И. А. Бродский. Осенний крик ястреба
Долго, очень долго не могла я постигнуть внутреннюю суть этого стихотворения. Сразу уловила ритм, музыку строк, а понять — не удавалось. Так и носила поразившие строчки внутри себя. Запомнить же полностью не получалось. Длинное оно: двадцать строф. Характерна для лирики Бродского многословность. Однако нельзя выбросить ни одной строфы, поскольку сразу же нарушается полет мысли автора. Но стоят они того, чтобы медленно поразмышлять над ними.
Описать сюжет, происходящие события можно посредством нескольких предложений. Главный герой — Ястреб, который парит в октябрьском небе над долиной реки Коннектикут. Против своей воли птица поднимается все выше и выше, не в силах противодействовать уносящему ее сильному потоку ветра. В итоге она погибает из-за недостатка кислорода и холода. Пух и перья, сыплющиеся с неба, американские дети принимают за снег и начинают радостно приветствовать приход зимы.
Северозападный ветер его поднимает над
сизой, лиловой, пунцовой, алой
долиной Коннектикута. Он уже
не видит лакомый променад
курицы по двору обветшалой
фермы, суслика на меже.
На воздушном потоке распластанный, одинок,
все, что он видит — гряду покатых
холмов и серебро реки,
вьющейся точно живой клинок,
сталь в зазубринах перекатов,
схожие с бисером городки
Новой Англии. Упавшие до нуля
термометры — словно лары в нише;
стынут, обуздывая пожар
листьев, шпили церквей. Но для
ястреба, это не церкви. Выше
лучших помыслов прихожан,
он парит в голубом океане, сомкнувши клюв,
с прижатою к животу плюсною
— когти в кулак, точно пальцы рук —
чуя каждым пером поддув
снизу, сверкая в ответ глазною
ягодою, держа на Юг,
к Рио-Гранде, в дельту, в распаренную толпу
буков, прячущих в мощной пене
травы, чьи лезвия остры,
гнездо, разбитую скорлупу
в алую крапинку, запах, тени
брата или сестры.
Сердце, обросшее плотью, пухом, пером, крылом,
бьющееся с частотою дрожи,
точно ножницами сечет,
собственным движимое теплом,
осеннюю синеву, ее же
увеличивая за счет
еле видного глазу коричневого пятна,
точки, скользящей поверх вершины
ели; за счет пустоты в лице
ребенка, замершего у окна,
пары, вышедшей из машины,
женщины на крыльце.
Но восходящий поток его поднимает вверх
выше и выше. В подбрюшных перьях
щиплет холодом. Глядя вниз,
он видит, что горизонт померк,
он видит как бы тринадцать первых
штатов, он видит: из
труб поднимается дым. Но как раз число
труб подсказывает одинокой
птице, как поднялась она.
Эк куда меня занесло!
Он чувствует смешанную с тревогой
гордость. Перевернувшись на
крыло, он падает вниз. Но упругий слой
воздуха его возвращает в небо,
в бесцветную ледяную гладь.
В желтом зрачке возникает злой
блеск. То есть, помесь гнева
с ужасом. Он опять
низвергается. Но как стенка — мяч,
как падение грешника — снова в веру,
его выталкивает назад.
Его, который еще горяч!
В черт-те что. Все выше. В ионосферу.
В астрономически объективный ад
птиц, где отсутствует кислород,
где вместо проса — крупа далеких
звезд. Что для двуногих высь,
то для пернатых наоборот.
Не мозжечком, но в мешочках легких
он догадывается: не спастись.
И тогда он кричит. Из согнутого, как крюк,
клюва, похожий на визг эриний,
вырывается и летит вовне
механический, нестерпимый звук,
звук стали, впившейся в алюминий;
механический, ибо не
предназначенный ни для чьих ушей:
людских, срывающейся с березы
белки, тявкающей лисы,
маленьких полевых мышей;
так отливаться не могут слезы
никому. Только псы
задирают морды. Пронзительный, резкий крик
страшней, кошмарнее ре-диеза
алмаза, режущего стекло,
пересекает небо. И мир на миг
как бы вздрагивает от пореза.
Ибо там, наверху, тепло
обжигает пространство, как здесь, внизу,
обжигает черной оградой руку
без перчатки. Мы, восклицая «вон,
там!» видим вверху слезу
ястреба, плюс паутину, звуку
присущую, мелких волн,
разбегающихся по небосводу, где
нет эха, где пахнет апофеозом
звука, особенно в октябре.
И в кружеве этом, сродни звезде,
сверкая, скованная морозом,
инеем, в серебре,
опушившем перья, птица плывет в зенит,
в ультрамарин. Мы видим в бинокль отсюда
перл, сверкающую деталь.
Мы слышим: что-то вверху звенит,
как разбивающаяся посуда,
как фамильный хрусталь,
чьи осколки, однако, не ранят, но
тают в ладони. И на мгновенье
вновь различаешь кружки, глазки,
веер, радужное пятно,
многоточия, скобки, звенья,
колоски, волоски —
бывший привольный узор пера,
карту, ставшую горстью юрких
хлопьев, летящих на склон холма.
И, ловя их пальцами, детвора
выбегает на улицу в пестрых куртках
и кричит по-английски «Зима, зима!»
Неожиданно возникло ощущение, что автор предсказывает свою судьбу, поскольку постоянно поднимает планку своего взлета все выше и выше. Биография его довольно хорошо известна. Выберем из нее основные моменты и присмотримся к ним. Бродский начал свой путь в эмиграции с преподавания в Мичиганском университете истории русской и английской литературы в роли приглашенного профессора. Затем переехал в Нью-Йорк, где начинает обучение студентов в Колумбийском университете, колледжах Нью-Йорка и Новой Англии.
Печатался он в престижных The New Yorker, New York Review of Books, постоянно участвовал в конференциях, симпозиумах, много путешествовал по миру.
В 1978 году стал почетным членом Американской академии искусств, из которой вышел в знак протеста против избрания в это учреждение Евгения Евтушенко.
В США и Великобритании вышло восемь стихотворных книг Бродского на русском языке: «Стихотворения и поэмы» (1965), «Остановка в пустыне» (1970), «В Англии» (1977), «Конец прекрасной эпохи» (1977), «Часть речи» (1977), «Римские элегии» (1982), «Новые стансы к Августе» (1983), «Урания» (1987) и драма «Мрамор» (на русском языке, 1984).
Бродский получил широкое признание в научных и литературных кругах США и Великобритании, удостоен Ордена Почётного легиона во Франции.
Занимался литературными переводами: в частности на русский перевёл пьесу Тома Стоппарда «Розенкранц и Гильденстерн мертвы»; и на английский — стихи Набокова.
В 1986 году вышел написанный по-английски сборник эссе «Less Than One».
(«Меньше чем единица»), который был признан лучшей литературно-критической книгой года в США.
В 1987 году стал лауреатом Нобелевской премии по литературе, присужденной за «всеобъемлющее творчество, насыщенное чистотой мысли и яркостью поэзии».
В то же время Бродский являлся лауреатом стипендии Макартура. В 1991-1992 годах получил звание поэта-лауреата Библиотеки конгресса США.
Следовательно, Бродский постепенно становился общественным человеком, с массой возложенных на него совестью и обязательствами поручений. С такой нагрузкой справиться было не совсем просто. А у него — больное сердце, молодая жена и маленькая дочь. Можно сказать, что он буквально надорвался в своем «полете вверх». И за 21 год до ухода в мир иной, он уже предчувствовал свой ранний и печальный исход. Пусть и не совсем осознанно. Был он мужчиной сильного духа. Можно сказать — Ястребом!
Источник
Анализ стихотворения «Осенний крик ястреба» Иосифа Бродского
«Осенний крик ястреба» Иосифа Александровича Бродского – одно из самых известных его произведений.
Стихотворение написано в 1975 году. Его автору в эту пору 35 лет, он уже 3 года находится в эмиграции, впрочем, отъезд произошел только по настоятельной просьбе советской власти. В США начал преподавать, выступать с чтением своих стихов. По жанру – философская лирика, по размеру – тактовик со смешанной рифмовкой, 20 строф, экспериментальных по своей форме, ритму. Лирический герой – рассказчик. Он то фиксирует происходящее с птицей, то будто ассоциирует себя с ней. Топоним новой родины: долина Коннектикута. Сам поднимающийся с «северозападным ветром» пока не назван. «Воздушный поток» несет его, «распластанного, одинокого». Он смотрит на то, что внизу, глазами птицы, а не человека. Потому и «для ястреба это не церкви». Авторская ирония: его полет «выше лучших помыслов прихожан», таких приземленных. Птица летит к покинутому гнезду. Память о своем рождении, «тени брата или сестры». Сам ястреб – только «точка» на вершинах деревьев. Его бьющееся в «голубом океане» сердце бросает небесный отсвет на землю: ребенка у окна, женщины на крыльце. «Восходящий поток» поднимает его еще и над временем. Он будто ближе к началу истории. «Он видит как бы тринадцать первых штатов», даже дым из труб: все наносное, актуальное исчезает. «Эк куда меня занесло!» Он бросается вниз. «Упругий слой воздуха» не выпускает. «Не спастись». Мир на мгновение вздрагивает от крика, полного экзистенциального ужаса. Появляются люди с биноклями, «мы». «Механический нестерпимый звук» для них трансформируется в обыденное ощущение: что-то вверху звенит. С небес падает горстка перьев, как снег. Дети бегут на улицу, радуются и кричат: зима! Есть здесь и аналогии с мифом об Икаре, отсылки к стихам Е. Баратынского, Н. Гумилева, Л. де Лиля, автобиографические мотивы, отказ от избитой темы «поэт и народ», взгляд на отношение поэта к языку, чужому творчеству. Метафорические пласты с осмыслением времени, пространства, истории, столкновения физического и душевного. Лексика возвышенная, нейтральная, просторечная, с включением прозаизмов (термометры, алюминий). Среди символов – эринии, языческие божества мщения. В сущности, трагедию никто не заметил. Тепло, обжегшее холод выси – это всего лишь царапина. Эпитеты: привольный, сизой, пунцовой, алой, распаренной. Сравнения: точно ножницами, как падение грешника, как крюк, сродни звезде. Перифраз поговорки: так отливаться не могут слезы никому.
В лирике И. Бродского гармония внезапно сменяется дисгармонией, привычное – прорывом в пугающее неизвестное.
Источник
«Осенний крик ястреба» И. Бродский
Северозападный ветер его поднимает над
сизой, лиловой, пунцовой, алой
долиной Коннектикута. Он уже
не видит лакомый променад
курицы по двору обветшалой
фермы, суслика на меже.
На воздушном потоке распластанный, одинок,
все, что он видит – гряду покатых
холмов и серебро реки,
вьющейся точно живой клинок,
сталь в зазубринах перекатов,
схожие с бисером городки
Новой Англии. Упавшие до нуля
термометры – словно лары в нише;
стынут, обуздывая пожар
листьев, шпили церквей. Но для
ястреба, это не церкви. Выше
лучших помыслов прихожан,
он парит в голубом океане, сомкнувши клюв,
с прижатою к животу плюсною
– когти в кулак, точно пальцы рук –
чуя каждым пером поддув
снизу, сверкая в ответ глазною
ягодою, держа на Юг,
к Рио-Гранде, в дельту, в распаренную толпу
буков, прячущих в мощной пене
травы, чьи лезвия остры,
гнездо, разбитую скорлупу
в алую крапинку, запах, тени
брата или сестры.
Сердце, обросшее плотью, пухом, пером, крылом,
бьющееся с частотою дрожи,
точно ножницами сечет,
собственным движимое теплом,
осеннюю синеву, ее же
увеличивая за счет
еле видного глазу коричневого пятна,
точки, скользящей поверх вершины
ели; за счет пустоты в лице
ребенка, замершего у окна,
пары, вышедшей из машины,
женщины на крыльце.
Но восходящий поток его поднимает вверх
выше и выше. В подбрюшных перьях
щиплет холодом. Глядя вниз,
он видит, что горизонт померк,
он видит как бы тринадцать первых
штатов, он видит: из
труб поднимается дым. Но как раз число
труб подсказывает одинокой
птице, как поднялась она.
Эк куда меня занесло!
Он чувствует смешанную с тревогой
гордость. Перевернувшись на
крыло, он падает вниз. Но упругий слой
воздуха его возвращает в небо,
в бесцветную ледяную гладь.
В желтом зрачке возникает злой
блеск. То есть, помесь гнева
с ужасом. Он опять
низвергается. Но как стенка – мяч,
как падение грешника – снова в веру,
его выталкивает назад.
Его, который еще горяч!
В черт-те что. Все выше. В ионосферу.
В астрономически объективный ад
птиц, где отсутствует кислород,
где вместо проса – крупа далеких
звезд. Что для двуногих высь,
то для пернатых наоборот.
Не мозжечком, но в мешочках легких
он догадывается: не спастись.
И тогда он кричит. Из согнутого, как крюк,
клюва, похожий на визг эриний,
вырывается и летит вовне
механический, нестерпимый звук,
звук стали, впившейся в алюминий;
механический, ибо не
предназначенный ни для чьих ушей:
людских, срывающейся с березы
белки, тявкающей лисы,
маленьких полевых мышей;
так отливаться не могут слезы
никому. Только псы
задирают морды. Пронзительный, резкий крик
страшней, кошмарнее ре-диеза
алмаза, режущего стекло,
пересекает небо. И мир на миг
как бы вздрагивает от пореза.
Ибо там, наверху, тепло
обжигает пространство, как здесь, внизу,
обжигает черной оградой руку
без перчатки. Мы, восклицая «вон,
там!» видим вверху слезу
ястреба, плюс паутину, звуку
присущую, мелких волн,
разбегающихся по небосводу, где
нет эха, где пахнет апофеозом
звука, особенно в октябре.
И в кружеве этом, сродни звезде,
сверкая, скованная морозом,
инеем, в серебре,
опушившем перья, птица плывет в зенит,
в ультрамарин. Мы видим в бинокль отсюда
перл, сверкающую деталь.
Мы слышим: что-то вверху звенит,
как разбивающаяся посуда,
как фамильный хрусталь,
чьи осколки, однако, не ранят, но
тают в ладони. И на мгновенье
вновь различаешь кружки, глазки,
веер, радужное пятно,
многоточия, скобки, звенья,
колоски, волоски –
бывший привольный узор пера,
карту, ставшую горстью юрких
хлопьев, летящих на склон холма.
И, ловя их пальцами, детвора
выбегает на улицу в пестрых куртках
и кричит по-английски «Зима, зима!»
Дата создания: 1975 г.
Анализ стихотворения Бродского «Осенний крик ястреба»
«Осенний крик ястреба» – стихотворение, написанное в 1975 году и считающееся одним из наиболее известных и загадочных произведений Бродского. Его важнейшая особенность – четкий сюжет. В лирике Иосифа Александровича он встречается довольно редко (например, в «Новом Жюль Верне», «Посвящается Ялте», «Post аеtatem nostram»). Описать происходящие события можно посредством пары-тройки предложений. Ястреб парит в небе над долиной реки Коннектикут в конце октября. Против своей воли птица поднимается все выше и выше – ее уносит сильный ветер. В итоге она погибает из-за недостатка кислорода. Пух и перья, сыплющиеся с неба, американские дети принимают за снег и начинают радостно приветствовать приход зимы.
В той или иной степени стихотворение соотносится сразу с несколькими литературными произведениями. Начнем со стихотворения Баратынского «Осень». В обоих текстах совпадает ряд пейзажных элементов, а также временной вектор «осень-зима». Крик ястреба можно сравнить с криком отчаяния, подавляемым лирическим героем Баратынского. Также есть отсылка к другому стихотворению русского поэта девятнадцатого столетия – «Недоносок». У Бродского ястреб оказывается слишком высоко, хотя и не желает этого, и не может вернуться на землю. У Баратынского перед читателями предстает полет «ничтожного духа». Есть версия, что Иосиф Александрович ориентировался не на какие-то конкретные стихотворения великого коллеги. По мнению некоторых исследователей, гений двадцатого века опирался на весь сборник «Сумерки», изданный в 1842 году.
Сюжет «Осеннего крика ястреба» явно коррелирует со знаменитой историей об Икаре. Бродский создает новейший миф, при этом его послание остается не до конца ясным. Стихотворение наполнено реалистичными деталями, не свойственными архаике, – упоминаются особенности климата, подробности из мира географии и биологии. Кроме того, порой мелькает наукообразная лексика. Поэт будто старается убедить читателей в протокольной точности описания произошедших с ястребом событий. Впрочем, реалистичность Иосифа Александровича вполне условна. Он допускает ошибки и по отношению к географии, и касательно поведения птицы. Получается, что при помощи якобы точных примет Бродский создает картину символическую.
Особое внимание стоит обратить на то, как поэт рассказывает непосредственно про крик ястреба, залетевшего слишком высоко. Получившийся звук – неповторим и оригинален. Ни одно живое существо на земле не способно издать нечто подобное:
…Пронзительный, резкий крик
страшней, кошмарнее ре-диеза
алмаза, режущего стекло…
Предсмертный вопль птицы описывается Иосифом Александровичем посредством сравнения – «так отливаться не могут слезы никому». Бродский перефразирует популярную русскую поговорку «Отольются кошке мышкины слезки». По его мнению, страданий, испытанных птицей на пороге смерти, не заслуживает никто на свете – даже самый закоренелый и злостный преступник.
Широкое распространение получила точка зрение, согласно которой «Осенний крик ястреба» – стихотворение о поэте. Птица символизирует alter ego Иосифа Александровича. Фактически перед нами – романтический герой, похожий на тех, что фигурируют в стихотворениях Лермонтова, Цветаевой. В чем ключевое отличие произведения Бродского? Поэт романтического героя рисует не демоном, жрецом или пророком, а рефлексирующим интеллектуалом-отщепенцем. Если рассматривать стихотворение в первую очередь как трагическую историю творца, становится понятно, почему именно это стихотворение особенно высоко оценивали многие коллеги Иосифа Александровича по цеху.
Источник
