Что такое осенние наваждение

Осеннее наваждение

Вот и осень заканчивается. Летит время, и угнаться за ним можно лишь только в мыслях! Долго ноябрь не отпускает тепло. В иную ночь иней ляжет на пожухлую траву, едва заметный морозец украсит лужицы иголочками льда, но выберется солнце из-за гор и зальет теплом Кисловодскую чашу-котловину. Расположен Кисловодск в райском месте! Каждое время года здесь чудесно, но по-особому мила сердцу осень. Под глубоким-глубоким голубым безмятежным небом родятся размышления о совершенстве мироздания, а если небо ляжет на горы серой тучей да заморосит надоедливым дождем – придут раздумья о том, что вызывает досаду и разочарование. Здесь, в этом райском месте, мысли как стремительные птицы!

Негромко шумит Ольховка, перекатываясь по доломитовому ложу. В брызгах речки нет летнего задора, прислушиваюсь, и чудится мне усталость от стремительного летнего бега. Дождей не было давно, маловодная речка необыкновенно прозрачна и напоминает зеркало, колеблющееся отражение то исчезает, то возникает вновь. Будто было и будто не было…

Ели, сосны, можжевельники, туи под дуновением ветра отряхивают свои наряды от случайно упавших на них желтых листьев. Неожиданно подумала: кокетничают зеленые перед своими нагими соседками!

На деревьях каждую осень после массового листопада остаются отдельные ветви, сохраняющие отдельные листочки. Высохшие трепещущие, удивляют своей стойкостью. Присматриваюсь к этому угасающему золоту. Наверное, этим задержавшимся листьям необходимо что-то мне сказать и откладывать до будущей весны этот сказ невозможно?! Человеку иногда тоже хочется что-то сказать, он считает, что это важно очень, но бегут все мимо, не остановятся, так и потеряется что-то очень важное. Не вернуть…

Запахи, осенние запахи. Разнообразие пахучих мотивов такое, что трудно дать каждому из них название! В каждом месте парка в эту пору такое волшебство, созданное светом, тенью, запахом, звуками, выметающее все тревоги, досады, разочарования, боль несбывшихся надежд и ожиданий…В осеннюю музыку сложатся и еле ощутимый ветерок, и вдруг рванувший вихрь, и разыгравшаяся буря. В зависимости от того, какая струна в душе задета сильнее осенняя мелодия обретет краски…

Мой рассказ почти не о чем. Но как часто вроде и не значительное явление в природе натолкнет на поиск параллелей в людском мире. А иногда что-то подмеченное у природы дает понимание человеческих чувств.
Осень в Кисловодске так великолепна, как нигде!

Источник

Осеннее наваждение.

Заросший двор, поникшая берёза,
Скамья витая, бронзовый фонарь,
Осенний дождь смывает лета грёзы,
И клавесин играет будто встарь.

За старою берёзой дом знакомый,
В два этажа и в несколько квартир,
Хламьём забиты серые балконы,
Он словно бы во времени застыл.

Приехал перед мамой повиниться,
Отец покинул мир ещё тогда,
Мотался я по свету шалой птицей,
И письма слал куда-то не туда.

Я не звонил домой по телефону,
Не слышал мамин ласковый ответ,
И не нашлось среди моих знакомых,
Того, кто передал бы ей привет.

Цела труба над крышей черепичной,
Пускает дым наш старенький камин,
Звучит Вивальди в домике привычно,
То греет душу мамин клавесин.

Зовёт туда неведомая сила,
В забытый всеми, обветшалый дом,
Там мама заждалась родного сына,
Там льётся музыка, согретая теплом.

Зияет чернотой проём подъезда,
Как в прошлое открывшийся портал,
Спешу туда в немыслимой надежде,
То возвратить, что в жизни потерял.

Сквозь полумрак и замершее время,
Иду на звуки, будто в полусне,
И вот передо мной родные двери,
И кнопка на окрашенной стене.

Замолкли звуки музыки за дверью,
Мне стало ясно — там царит покой;
И постояв перед обшивкой серой,
Я тронул дверь дрожащею рукой.

Гуляет ветер в комнате холодной,
Трепещется на стуле палантин,
Я вижу маму в платье новомодном,
Пред нею наш старинный клавесин.

Она чуть улыбается с любовью,
Как не было ушедших долгих лет,
Я будто снова стал самим собою,
Когда к груди прижал. её портрет.

Скрипят ворчливо старые ворота,
Не слышно больше звуков клавесина,
В осенний вечер очень одиноко,
И зябко у разбитого камина.

Источник

Сюжеты о любви

В этой книге собраны рассказы, которые объединяет светлое и большое чувство. А именно – любовь. Оно, как лакмусовая бумажка, проверяет героев на верность и достоинство.

Оглавление

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Сюжеты о любви предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Потолок начинал стремительно вращаться перед моими глазами, вызывая неумолимую дурноту, стоило только открыть глаза. Сказывались издержки весёлой и почти бессонной прошедшей ночи. Наконец, окружающие предметы прекратили своё тошнотворное вальсирование, и я после нескольких попыток смогла уже сесть на кровати. Накануне у меня произошло эпохальное событие — встреча с одноклассниками. Спустя 10 лет они вдруг решили спонтанно собраться. Школьные годы не были чем — то особенными, совершенно нечего вспомнить: ни тебе звёзд с неба, ни первой любви. И поэтому на этот вечер я, если честно, шла с большой неохотой. И даже не знала, кто был инициатором этой бредятины. Уговорила меня пойти прилетевшая издалека подруга, а по совместительству к тому же и бывшая соседка по парте. Но, как ни странно, я вдруг почувствовала там себя удивительно комфортно, особенно после двух — трёх фужеров мартини. Все ещё были вполне узнаваемы, полны самых лучших и тёплых воспоминаний… Но предаваться им сейчас, означало лишь одно — опоздать на работу, а это было чревато. Лежащий в ногах огромный персидский кот со вкусом потянулся, нехотя спрыгнул вниз и вальяжно пошёл в сторону кухни, словно веером, покачивая пушистым хвостом. Пришлось встать вслед за ним, организм ещё немного «штормило», но состояние было уже вполне сносное. Я подошла к окну и отодвинула рукой штору. И увидела бездонное ночное небо, мне на минуту даже показалось, что необычно — яркие звёзды на нём образовали силуэт ангела с крыльями за спиной.

С силой зажмурив глаза, помотала головой и, когда снова открыла их передо мной было лишь плотное чёрное облако, затянувшее собой весь небесный свод. «Да, подруга, меньше пить надо», — промелькнуло у меня в голове, — « Уже мерещится всякое».

Из кухни уже доносились недовольные звуки, нечто среднее между обычным кошачьим мяуканьем и собачьим рычаньем. Это так мой Сэр Персиваль выражал возмущение пустотой своей миски. В темноте, почти на ощупь, на улице только начинал брезжить рассвет, я, наконец, добралась до нужного объекта. Налила свежей воды и отсыпала щедрой рукой корма коту, чтобы хоть как — то компенсировать своё невнимание к нему. На то, чтобы привести себя в порядок, времени понадобилось совсем немного. Кофе к этому времени был уже готов, и я устроилась в кресле, чтобы насладиться им, а заодно посмотреть утренние новости по телевизору. Всё было, как обычно, и накатывала волна блаженного спокойствия. Ещё было несколько минут в запасе, и поэтому я сидела, неторопливо потягивая кофе. Только всё хорошее имеет тенденцию заканчиваться, и хочешь — не хочешь, а работу никто не отменял. Звонок телефона застал меня уже в дверях. Поколебавшись, я всё — таки прошла к нему, как есть в сапогах через всю комнату, и взяла трубку:

В ответ ей была тишина, потом до слуха донесся чей — то вздох, всё стихло, и раздались короткие гудки. В раздражении я бросила трубку телефона на рычаг. «Опять кто — то развлекается. Теперь и утром достают. А вдруг воры так проверяют дома ли я?» — пронеслось в моей ещё слегка затуманенной голове. Только времени на долгие раздумья уж не было совсем, и я почти бегом спустилась вниз. На улице меня охватил утренний холодок, свинцово — чёрные тучи, словно, давили на мою и без того больную голову. Деревья стояли во дворе ярким хороводом, но ранний иней уже припорошил их сверху своей мучнистой белизной, а под ногами ломался первый хрусткий лёд. Оскальзываясь на высоких каблуках и проклиная себя за них, я поспешила, как могла, к показавшемуся уже впереди рейсовому автобусу.

День на работе шёл, как обычно. Что может произойти особенного в среднестатистической лаборатории стандартного муниципального учреждения здравоохранения? Не хотелось вникать в чужие разговоры, но помимо моей воли ухо улавливало их отголоски:

— Полный облом! Виталька оказался без детальки… — гомерический смех прокатился по всему помещению, вызывая у меня тем самым новый приступ головной боли, — Ну, она, конечно же, есть, но шибко маленького размера, — последовало уточнение и новый взрыв хохота.

Наконец, имело место завершения рабочего дня, да и самой рабочей недели. За окном тут же, словно по волшебству, разом распогодилось: куда — то исчезли тучи, комнаты осветило непривычно яркое солнце. Небольшой гурьбой мы вышли из здания, радуясь предстоящим выходным и ясной погоде, только ветер по — прежнему оставался пронизывающим и холодным, заставляя зябко поёживаться. Тут к поликлинике подъехало такси. Из него вышел молодой мужчина, а вслед за ним выскочила, не ожидая, когда о ней позаботятся, маленькая девчушка лет пяти, в своём розово — белом наряде похожая на ангела. Зацепившись за руку отца, она стала сосредоточенно вскарабкиваться по лестнице нам навстречу. На полдороге этот «ангел» внезапно остановился и, подняв вверх своё розовое личико, звонко произнёс, чётко выговаривая слова:

Едва сдерживая смех, мы нестройно поздоровались с ней в ответ. Мужчина, смущаясь от её непосредственности, что — то сказал ей вполголоса. На его замечание глаза девчушки округлились и она, посмотрев в нашу сторону, уже не так уверенно спросила:

— Ну, вы же девочки, да?

Сквозь душивший смех, я одна смогла ответить ей за всех:

— Конечно, да, солнышко.

Она обрадовалась моему отклику и заинтересованно и быстро стала задавать вопросы, чтобы успеть пообщаться, как можно дольше, потому что её отец убыстрил шаг, зная общительность своей дочурки:

— Меня зовут Алина. А как тебя зовут?

— Лёля, то есть Ольга.

Синеглазое «чудо» внимательно посмотрело на меня и доверчиво сообщило:

— А ты похожа на мою маму, такая же красивая. Только она теперь ангел и живёт на небе…

После этих слов наше веселье улетучилось. У отца малышки нервно дёрнулась щека и, он, схватив её в охапку, стремительно прошёл мимо нас и скрылся с ней в поликлинике. Наскоро попрощавшись друг с другом, мы разошлись кто куда, по своим делам. Чужая боль разом притушила хорошее настроение и напомнила о собственной неустроенности. Домой идти не хотелось и поэтому, чтобы развлечь себя, я решила пройтись по магазинам. В одном из отделов я выбрала себе неплохую блузку, но, глядя на себя в зеркало, поняла, что необходимо что — то изменить в моей причёске. Не откладывая своё решение в долгий ящик, я тут же позвонила своему знакомому мастеру. К моему счастью она была на работе, и мы договорились о времени. В салоне почти не было клиентов. Кроме меня там сидели лишь две женщины, да в мужском зале был один посетитель. Как всегда стрижка порадовала меня, смотря на своё преображённое отражение, я приободрилась. Рассчитавшись с мастером и поблагодарив за прекрасно выпоненную работу, я подошла к гардеробу, где оставила свою куртку. Но одеться мне помешали: чужие руки предупредительно перехватили и галантно помогли мне надеть её на себя. Я обернулась и увидела рядом уже знакомые синие глаза, светлые коротко подстриженные волосы. Мужчина робко улыбнулся:

— Ещё раз здравствуйте!

— Здравствуйте! А где же ваша Алина? — поискав глазами его дочку, спросила я.

— Я отвёл её к бабушке. Вот, решил себя привести в порядок… Наша встреча — это судьба, если, конечно, вы в это верите. Кстати, меня зовут Егор… А вы не хотели бы проужинать со мной? — сбивчиво проговорил он скороговоркой. Глядя в его глаза, трудно было отказать ему хоть в чём — то… Наш вечер продолжился в каком — то уютном кафе и закончился в моей квартире. А в моей жизни появилась неожиданно своя собственная семья.

В день нашей свадьбы стояла солнечная и тёплая погода. Перед загсом припарковалась бесконечная вереница нарядно украшенных автомобилей. Почти бегом мы пронеслись к ожидающей нас машине, сквозь тонель встречавших нас родственников, друзей и коллег, обильно осыпавших наши головы лепестками роз, монетками и рисом. Тут из толпы провожающих выбежала Алина, что — то весело крича вслед. Егор призывно махнул Алине рукой, она кинулась к нам со всех ног. Все вместе мы сели в шикарную машину. И наш свадебный кортеж, наконец, отъехал, освобождая стоянку для других новобрачных. Лёгкий ветер поднял вслед за нами рассыпанные лепестки роз. На рис слетелись со всех сторон голуби. Монетки подобрала уличная ребятня, караулящая момент, подобно птицам.

А у меня появилась возможность петь по вечерам своей новоявленной дочке мою любимую шотландскую колыбельную:

Я принес своей любимой вишенку без ядрышка,

Я принес своей любимой курочку без косточек,

Я принес своей любимой детку, что не плачет.

Источник

Что такое осенние наваждение

• ЖАНРЫ 360
• АВТОРЫ 277 291
• КНИГИ 654 080
• СЕРИИ 25 023
• ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 611 434

От Издателя B.B. Беклемишева

Сия рукопись была обнаружена мною при разборке бумаг, оставленных покойным другом моим — отставным подпоручиком Павлом Никитичем Толмачевым, служившим в описываемое им время в Санкт-Петербурге и, без сомнения, являвшимся непосредственным свидетелем происшедшего. Несмотря на кажущуюся с научной точки зрения невероятность его повествования, зная Павла Никитича лично, не могу не засвидетельствовать для лиц, особливо сомневающихся в правдивости нижеизложенного, исключительную честность и порядочность автора. За все время нашего с ним знакомства никогда покойный подпоручик не заставлял меня усомниться в своих словах, будучи воспитания приличного и, я бы сказал, не дающего почвы для подозрения его во лживости или искаженном восприятии событий, хотя, не стану скрывать, и мне многие из изложенных им фактов показались, деликатно выражаясь, попросту невероятными. Могу сказать только, что почти все действующие лица записок г-на Толмачева были мне знакомы, не говоря уж о Полине Матвеевне, ныне также покойной, в то время являвшейся предметом сердечной привязанности молодого тогда еще Павла Никитича. Напоследок хочу заверить уважаемого читателя, что Издатель не стал добавлять в рукопись свои примечания, оставив ее совершенно в таком виде, в каком она легла к нему на стол, дабы не усугублять посторонней рукою неправдоподобность некоторых страниц и героев. Единственно, что смог себе позволить — это снабдить записки своего друга вставными главами, где описываю происходящее так, как видел это сам, никоим образом не вмешиваясь в ход повествования г-на Толмачева, а, напротив, уверен, помогая пытливому читателю лучше понять описываемое автором.

Писано П.Н. Толмачевым

Вынужден начать свои записки, не от того, что тяготит зуд сочинительства или зависти к прославленным нашим писателям — господам Жуковскому, Брамбеусу или Пушкину, к славной когорте которых и почел бы за честь присоединиться, да, увы, не обладаю и сотою частью их дарований и талантов; а только лишь для единого — желая запечатлеть на бумаге те события, участником которых по воле судьбы мне пришлось стать. Кроме того, избравши единожды военную службу во благо Отечества и государя нашего, никогда не стал бы переменять ее на муки творческие, сколь бы сладки они ни были и какую бы любовь почитателей ни приносили, ибо убежден, что святая обязанность каждого приносить посильную пользу державе своей на том поприще, на коем он наиболее способен окажется. Не ставя в заслугу иным и не имея в виду укорить кого-либо, хочу привести пример словам моим: так, во время известных событий 1825-го года брат мой, простым пехотным поручиком прибывшим по делам службы в столицу, трезво оценив обстановку, бросился сквозь ряды возмутителей спокойствия и зевак разыскивать государя Николая Павловича, что (о судьба!) ему удалось. «Кто таков, поручик, и что надобно тебе здесь?» — строго спросил его государь, несмотря на чрезвычайную озабоченность столичными беспорядками, будучи уже тогда отечески заботливым к подданным своим. «Так, мол, и так, — отрекомендовался мой брат, восторженно поедая глазами обожаемого императора. — Желаю, — сказал, — в это неспокойное время умереть за государя своего и, хоть место службы моей далёко от Санкт-Петербурга, прошу дать мне хоть полуроту солдат для защиты вашего императорского величества от бунтовщиков!» Николай Павлович улыбнулся и произнес: «Ты хороший солдат, Толмачев!» — и поскакал в сторону свиты, на белом жеребце своем, похожий на божество, и сам красивый, как божество. Хотя былые сослуживцы неоднократно ставили брату в укоризну его «ловкость», заботами государя он был переведен в лейб-гвардии Преображенский полк с повышением в чине и в августе 1832-го геройски погиб при штурме Варшавы, где вызвался участвовать охотником. Сей поступок окончательно разубедил недоброжелателей брата, отчаянно завидовавших стремительной карьере, переведшей его из провинциальных служак в столичную гвардию. Именно для того я перенес рассказ свой во времена весьма отдаленные от нынешних, чтобы пояснить иронию по поводу собственного бумагомарания. Однако гибель дорогого брата оказала на мою дальнейшую судьбу немаловажное значение, ибо попечением государя матушке моей был назначен пожизненный пенсион, а я, к тому времени окончивший Первый кадетский корпус, был зачислен особым императорским указом прапорщиком все в тот же Преображенский полк, где самая память о покойном брате еще не стерлась среди сослуживцев его. «Смотри же, Толмачев, служи честно и будь достоин брата своего!» — сказал мне государь, никогда не оставлявший своими заботами кадетов корпуса, среди воспитанников которого числился и Цесаревич Александр Николаевич. Впрочем, я, верно, утомил уже читателя сих записок ненужными подробностями, так как едва ли могу заинтересовать кого-либо своею более чем скромной персоною, недостойной упоминаться рядом с августейшими именами. Я описываю здесь не свою жизнь, а всего лишь ряд удивительных происшествий, одним из действующих лиц в коих имел счастье (или несчастье) являться — не более того.

Не стану более отвлекаться на разного рода воспоминания и перейду непосредственно к событиям, побудившим меня взяться за перо. Надобно тут заметить, что достаток у меня был самый скромный, денег, высылаемых старушкой-матерью, едва хватало на поддержание внешнего лоска, каковой непременно должен иметь гвардейский офицер, тем более служащий в столице. В полку я слыл едва ли не тихонею — не участвовал в кутежах, не гонялся за актрисами, терпеть не мог карты, ибо неоднократно бывал свидетелем драм, к которым приводило чрезмерное увлечение метнуть банчишко. Так, в свое время в Петербурге нашумела история с кавалергардом корнетом М., совсем еще юношей, который, будучи вовлечен старшими товарищами в игру «по маленькой», проиграл немыслимые для него и его семьи то ли двадцать, то ли тридцать тысяч. Разумеется, никакие мольбы вмиг протрезвевшего корнета не возымели ни малейшего действия, карточный долг — дело чести, и несчастный застрелился, да столь неудачно, что в мучениях провел еще три дня. Сами понимаете, подобные примеры очень отрезвляюще действуют на молодые неокрепшие умы! Поначалу сослуживцы за то, что сторонился бурных утех, называли меня кто «бабою», кто почему-то «Фелицатой Андреевной», но потом, видя мою непреклонность, отстали, тем более что через два года я был произведен в подпоручики, получив право именоваться «ваше благородие» и войдя в блестящую касту гвардейских офицеров. Самую тесную же дружбу я свел с поручиком Августом фон Мерком — аккуратным остзейским бароном, так же как и я, чурающимся шумных компаний, потихоньку откладывающим присылаемые ему родными деньги и даже дающим их в долг под небольшие проценты прокутившимся товарищам. Его мечтою было лет через десять выйти в отставку, жениться непременно на тихой мечтательной блондинке и обзавестись небольшим уютным именьицем с рекою и беседкой. Мне, как всякому гвардейцу, тем более несущему службу в полку, овеянному легендами и навечно покрывшему себя и своих солдат неувядаемой славою, несколько странно было слышать тогда об этих, откровенно говоря, скромных желаниях. Я, разумеется, жаждал битв, сражений, наград и чинов, но, признавая в фон Мерке его превосходные службистские качества и мягкость по отношению к солдатам его роты, охотно прощал ему столь приземленные, как мне тогда казалось, мечтания. Вдвоем с моим новым товарищем мы частенько прогуливались по величественным улицам и проспектам Петербурга, играли на копейки в бильярд, лакомились, как дети, пирожными у Вольфа и Беранже, беседуя на всевозможные темы. Несмотря на некоторую ограниченность барона в познаниях, особенно касаемых русской истории и христианства, он имел на все четкие и твердые суждения, и разубедить его в чем-либо было делом крайне для меня нелегким.

Источник