Михаил ларионов осень 1912

Творцы будущих знаков (12 стр.)

М. Ларионов. Осень счастливая (1912)

Имя Ларионов всегда казалось синонимом жизнерадостности. Я знаю о грустном Ларионове. Однако, для меня нет «двух Ларионовых», есть — одна большая судьба великого художника и человека.

За год до кончины Наталии Гончаровой, Михаил Федорович и Наталия Сергеевна обратились с письмом в Министерство культуры СССР с предложением о безвозмездной передаче советскому народу около трехсот их холстов. Ответа на это письмо не последовало. Архив, предназначенный для передачи в СССР, после смерти художников был куплен одним из музеев США.

Спокойным и мудрым, словно что-то «завещающим» предстал однажды перед моим «внутренним взором» Михаил Ларионов. Мой старый друг Троелс Андерсен, ныне директор датского Силькеборгского Музея современного искусства, рассказал мне в 1962 году о своей недавней встрече с одиноким художником (тогда только что скончалась «великая Наталия» русской живописи, «бессмертная Натали» Михаила Ларионова).

«В юности я думал, что главное в искусстве — это действовать. Я благодарен судьбе за то, что мне пришлось много болеть и много размышлять, — я понял, что главное в искусстве — это думать», — сказал Михаил Ларионов.

Публикацией в журнале неизвестных стихотворений Ларионова я обязан замечательному русскому художнику Николаю Дронникову, живущему в Париже. Судьба свела его с художницей Т. Д. Логиновой-Муравьевой, бравшей уроки у Ларионова. Однажды на столе у Мастера она заметила разрозненные листки. Вчиталась. Стихи. «Можно мне их переписать, Михаил Федорович?» «Нравится? Перепишите».

— А где могут быть сейчас оригиналы? Были ли еще другие стихи? — спросил у Логиновой-Муравьевой Николай Дронников.

— Не знаю, — ответила художница. — После смерти Натальи Сергеевны, да и раньше, его бумаги выносили мешками. Куда — не знаю.

Потом стали упорядочивать их архив. Дронников издал небольшую книжку Ларионова (включив туда одно стихотворение Гончаровой) на «домашнем» печатном станке, в количестве трехсот экземпляров.

«Осень счастливая…». Почти «хлебниковское блаженство». А в остальных стихах, недатированных, рукой, неотвратимо сохнущей, Ларионов выводит приглушенно-грустные строки, это — прощание парижского художника с далекими зимами и веснами, с давними дорогами, — с дорогами России.

«В туманном поле…»

В туманном поле
Растаял день,
Землею пахнет
Ночная тень.
Бык вышел с белыми рогами
И опрокинутою лодкой
Заколыхался над водой.

«Проходит время…»

Проходит время
Год за годами
Минуты и часы плывут
И пропадают в море снов.
Сны обращаются в реальность
Реальность дышет светлым днем.

«Осень счастливая…»

Осень счастливая
Блестящая какъ
Золото съ зрелы
мъ виноградо мъ
съ хмельным
вином

«Чужая совесть не тоскует…»

Чужая совесть не тоскует,
А только вяжет тайный грех.
В своей же — только страх таится
На всех отрезанных путях.

«Не хотелось бы вовсе мне знать…»

Не хотелось бы вовсе мне знать
Что с печалью и грустью по свету
Мне придется без смысла гулять
Мне придется всю радость и счастье
Всю мечту о любви и весне —
По дорогам Европы проездным
Растерять и раздать

«Вставай — поднимайся…»

Вставай — поднимайся…
Смерть легче в пути на ногах.
Зачем упрямиться?
Повсюду найдешь —
Печаль, работу и любовь.

«То, что в сердце светилось…»

То, что в сердце светилось
Родное…
По пыльным дорогам Европы
Потерять и раздать.

Судьба подпольной поэзии Георгия Оболдуева

В 1968 году в 5-м томе советской «Краткой Литературной Энциклопедии» появилась небольшая статья о Георгии Оболдуеве.

Случай этот, должно быть, заметили лишь десяток литераторов, интересующихся русской поэзией и ее историей. (Ибо, — скажем, забегая вперед, — поэт-Оболдуев, текстуально, известен до сих пор лишь количеству людей, едва превышающему полдюжины; не меняют эту ситуацию опубликованные в советской прессе в 1967–1978 годах несколько малопоказательных стихотворений Оболдуева).

Было впечатление, что Георгий Оболдуев «чудом» затесался в ряды почетных советских литераторов (ибо речь идет о такой привилегированной энциклопедии, что попавшие туда живые советские литераторы, как правило, могут чувствовать себя в ранге «номенклатурных работников». Не проще обстоит дело и с советскими писателями-покойниками). Тем более удивительным было появление имени Оболдуева в такой, столь почетной энциклопедии, что речь идет о поэте, напечатавшем, за всю свою долгую жизнь, только одно стихотворение.

М. Булгаков посмертно вошел в мировую литературу с «Мастером и Маргаритой»; однако, при жизни он был достаточно известен. В последнее десятилетие, на наших глазах, происходит великое «преображение» с творчеством Платонова: после появления «Чевенгура», «Шарманки», особенно «Котлована», есть основания предполагать, что в мировой литературе его имя станет наряду с именами Андрея Белого, Джойса, Кафки и Селина. И, опять-таки, о литературном значении А. Платонова, хотя и в очень слабой мере, десятка три ценителей знали еще при его жизни. Двух этих писателей, в силу их прижизненной (хотя бы и в оговоренной нами мере) известности, можно определить в контексте советской литературы как полу-подпольных авторов.

Творения двух выдающихся «петербуржцев», Даниила Хармса и Александра Введенского, трагически ярко (и уже — классически) представляют собой ныне подлинную подпольную литературу советской (точнее, под-советской) эпохи.

Творчество их целиком зародилось, пресеклось и, даже пресекшись, осуществилось в настоящем подполье. Однако, даже в их случае возможны некоторые оговорки. Введенский и Хармс, в очень минимальной мере, заявили о характере своих поэтических исканий окольным путем — «классической» маскировкой под «детскую литературу» (трагическое «добывание куска хлеба», разумеется, тоже входит в горькую смесь этих полу-«детских» текстов). Два великих (теперь это уже ясно) обериута не были лишены и некоторой доли прижизненного признания. С ними успел войти в творческий контакт «петербургский Гельдерлин», таинственный Константин Вагинов, создатель повестей о «несуществующем (как он выражался) человеке», автор странных стихов, где моцартовский мелос, очаровывая читателя, достигает такой самостоятельности, что становится незаметным слово, этот исконный «матерьял» поэзии, и даже «звуковая оболочка» слов. Дружески раскрывалось Хармсу и Введенскому патриаршье величие Казимира Малевича (его прямое влияние на обериутов должно стать, со временем, предметом специального исследования), проницательнейшим читателем их текстов был выдающийся искусствовед Н. И. Харджиев (известный тогда лишь немногим деятелям русской культуры). И, главное, обериутам удалось даже опубликовать, в 1928 году, свой манифест (правда, привлекший внимание лишь небольшой группы сочувствующих и не сыгравший актуальной роли в литературе) и около десятка показательных для их направления стихотворений.

Судьба поэтического творчества Георгия Оболдуева беспрецедентна, оно возникло и осуществилось при полной безвестности, в глубоком литературном подполье и, посмертно, еще четверть века остается практически никому неведомым.

(Здесь, кстати и в скобках, заметим, что один из представителей «третьей волны» русской эмиграции, левый художник, недавно заявил, что в сентиментальный период «оттепели» зародилась в Москве «катакомбная культура». Целью и заслугой этой культуры, по словам художника, было установление связей с представителями партийной элиты, проникновение левых художников в высшие сферы «работодателей», что, по словам художника, им успешно удавалось.

Мы же говорим здесь о подпольном искусстве, подчеркивая, что оно составляет полувековой период в истории русской культуры, заметив, при этом, что «условиями» его существования могли быть лишь смертельный риск и строжайшая конспиративность, а не рытье сообщающихся ходов для связи — с кем? — с партийно-комсомольской и прочей «элитой»! Считаем необходимым добавить к этому, что никакие периоды «оттепели» не отменяли существование и дальнейшее развитие русского подпольного искусства, подпольной литературы).

Вернемся к статье о поэте в Краткой Литературной Энциклопедии. «Оболдуев Георгий Николаевич, — говорится в ней, — родился 19 мая 1898 в Москве, умер 27 августа 1954 в Голицино Московской области. Окончил Высший литературно-художественный институт им. В. Я. Брюсова (1924)… В 1933–1939 был незаконно репрессирован. Участник Великой Отечественной войны… Опубликована лишь небольшая часть (с этой «небольшой частью» можно ознакомиться в библиографии к данному изданию — А. Т.) наследия О. (основная часть хранится в ЦГАЛИ и в семье поэта). В послевоенные годы О. переводил стихи Г. Абашидзе, И. Гришаш-вили (далее, после нескольких серых поэтических имен, упоминаются переведенные Г. Оболдуевым стихи и поэма «Гражина» А. Мицкевича, «Всеобщая песнь Чили» П. Неруды — А. Т.)».

Источник

Михаил ларионов осень 1912

Вы используете устаревший браузер.
Пожалуйста, обновите его.

Коллекция Государственного Русского музея

Осень желтая (Осень счастливая)

Пост.: 1929 из ГТГ

Михаил Ларионов был генератором идей русского авангарда, пройдя путь от импрессионизма до беспредметности. В 1910-е годы, в поисках новых средств выразительности, Ларионов обратился к лубку, живописной вывеске, считавшимся ранее синонимом пошлого, мещанского вкуса. Новые возможности для живописи он увидел и в непрофессиональном рисунке.

Неопримитивизм, ярким представителем которого был Ларионов, принято сближать с французским фовизмом и немецким экспрессионизмом как стилистически близкие художественные явления. Тем не менее в европейской живописи нелегко найти прямые аналогии живописной манере русского художника – его цветовой гармонии и дразняще угловатому рисунку, как и его грубовато-любовному отношению к изображаемым персонажам.

Одно из наиболее выразительно острых произведений примитивизма Ларионова – картина «Осень желтая», вдохновленная солдатскими рисунками, которые художник видел, когда после окончания московского Училища живописи, ваяния и зодчества, с 1910 года, ему пришлось, как вольноопределяющемуся, несколько раз проходить лагерные сборы.

Друг Ларионова, Илья Зданевич, писал: «Там он знакомится с новым бытом, и его восторгают достоинства казарменной солдатской живописи, на которую до него никто не обращал внимания. Их примитивная роспись стен, кавалерийские значки, что пишутся солдатами на жести с изображением людей и лошадей и вывешиваются, означая местопребывание известной части полка, явились новыми побудителями. В ту струю он сумел внести свое и создать прекрасное искусство».

Крайне примитивное, данное просто как намек, лицо «Осени» едва выделено в картине контуром из интенсивно-желтого красочного фона. Анатомические детали – глаза, нос, губы, – выполнены попросту рисунком кистью – белой краской. Весело, разноцветными белыми и красными буквами, будто наивно детским почерком с нарочитыми ошибками исполнена надпись «Осень счасливая». И лицо «Осени», таким образом, словно приравнивается к букве, становится знаком.

Источник

Картина из Русского Музея , СПБ

Господа художники и люди искусства, эту картину я увидел в Русском музее, и честно сказать был очень удивлён, на мой НЕЭКСПЕРТНЫЙ взгляд она ну как бы сказать »не очень», да простит меня автор, не хочу никого обидеть, просто может быть кто-то сможет объяснить какой-то тайный смысл и откроет мне глаза на искусство?)

Дубликаты не найдены

ВПитере

3.3K поста 10K подписчиков

Это Михаил Ларионов «Осень счастливая» 1912й год.

Михаил Ларионов был генератором идей русского авангарда, пройдя путь от импрессионизма до беспредметности. В 1910-е годы, в поисках новых средств выразительности, Ларионов обратился к лубку, живописной вывеске, считавшимся ранее синонимом пошлого, мещанского вкуса. Новые возможности для живописи он увидел и в непрофессиональном рисунке.

Неопримитивизм, ярким представителем которого был Ларионов, принято сближать с французским фовизмом и немецким экспрессионизмом как стилистически близкие художественные явления. Тем не менее в европейской живописи нелегко найти прямые аналогии живописной манере русского художника – его цветовой гармонии и дразняще угловатому рисунку, как и его грубовато-любовному отношению к изображаемым персонажам.

Одно из наиболее выразительно острых произведений примитивизма Ларионова – картина «Осень желтая», вдохновленная солдатскими рисунками, которые художник видел, когда после окончания московского Училища живописи, ваяния и зодчества, с 1910 года, ему пришлось, как вольноопределяющемуся, несколько раз проходить лагерные сборы.

Друг Ларионова, Илья Зданевич, писал: «Там он знакомится с новым бытом, и его восторгают достоинства казарменной солдатской живописи, на которую до него никто не обращал внимания. Их примитивная роспись стен, кавалерийские значки, что пишутся солдатами на жести с изображением людей и лошадей и вывешиваются, означая местопребывание известной части полка, явились новыми побудителями. В ту струю он сумел внести свое и создать прекрасное искусство».

Крайне примитивное, данное просто как намек, лицо «Осени» едва выделено в картине контуром из интенсивно-желтого красочного фона. Анатомические детали – глаза, нос, губы, – выполнены попросту рисунком кистью – белой краской. Весело, разноцветными белыми и красными буквами, будто наивно детским почерком с нарочитыми ошибками исполнена надпись «Осень счасливая». И лицо «Осени», таким образом, словно приравнивается к букве, становится знаком

Вы не единственный человек в обсуждении. Я вот не знал, что это Ларионов и мне было интересно прочитать, может кому-то тоже пригодится.

Хотя мне картина и не по нраву, но это искусство, оно не обязано вам нравиться и тем более как-либо перед вами оправдываться.

Ну и описание вполне объясняет примитивный стиль рисования, ведь никто не ждёт от обычного солдата мастерства великого.

Цвета отлично передают эмоции и ощущения человека в хорошем настроении от солнечного осеннего дня.

Это как множество историй, которые здесь набирают тысячи плюсов и попадают в лучшее — в них нет ничего изысканного, никакого великого слога, а зачастую и смысл отсутствует, но есть эмоции и даже самая косная манера изложения может найти отклик в душах людей, вызвать ассоциации о чем-то приятном и хорошем.

А вообще спасибо, во внутреннем диалоге с вами я, кажется, понял картину и возможно даже она мне немного понравилась.

Моя картина «Сад в небесах» (в процессе)

Спасибо за просмотр, друзья)

Золотая осень в Санкт-Петербурге

Что такое осень.

Портрет

Источник телеграм канал «Визуальное Искусство 12» — https://t.me/VisualArt12/3371

Осень в Питере

Нью-Йорк осенью

Источник телеграм канал «Визуальное Искусство 12» — https://t.me/VisualArt12/3365

Забытый быт. Интересные детали на картинах В. Е. Маковского

В. Е. Маковский. «Посещение бедных» (1874)

Картины Владимира Егоровича Маковского хороши тем, что удивительно точно передают быт своего времени. И это не говоря уже о разнообразии сюжетов и историй, которые можно увидеть, присмотревшись к деталям. У меня уже были посты о полотнах этого замечательного художника, но работал он столь плодотворно, что можно еще не раз вернуться к его творчеству.

Картина «Посещение бедных» изображает, как ясно из названия, посещение богатой барыней бедного семейства. Вероятно, гостья состоит в одной из благотворительных организаций, коих в 19 веке было много (самые известные -«Императорское человеколюбивое общество» и «Общество посещения бедных»). Женщина рассматривает скромную обстановку через лорнет, и трудно сказать, движет ли ей желание помочь, или почувствовать себя благодетельницей. В дверях стоит лакей. На то, что это именно лакей, указывает цилиндр с золотым галуном. Подобные галуны часто красовались на униформе в том числе чтобы было легче отличить прислугу от «благородий» (ведь иногда лакей в богатом доме был одет богаче бедного дворянина, вот и приходилось отличать их галунами и розетками на головных уборах, да форменными пуговицами). Семья явно смущена визитом. Девушка, возможно, дочь главы семейства, открывшая дверь гостям, потупилась. Мужчина спешно переодевается за шторкой, потому что он не хочет предстать перед дамой в неподобающем виде. На картине можно увидеть две характерные детали бедного интерьера: шторки, которыми делили помещения, обычно отгораживая спальные места, и печка типа буржуйки. По правилам того времени использовать подобные конструкции в жилых многоквартирных домах было нельзя. Их можно было устанавливать только на этапе строительства прежде всего для просушки зданий и борьбы с сыростью. Но тем не менее домовладельцы в дешевых доходных домах часто «забывали» их демонтировать, а иногда добавляли позже, когда хотели сдать в наем технические помещения, где изначально печей не предусматривалось. Позже Маковский написал картину, на которой действие происходит в том же интерьере, но сюжет уже другой: лакей передает семье пасхальные подарки.

Что происходит на картине «Выбор приданого» (1898) в целом так же понятно из названия. Долгое время приданое при заключении брака играло большое значение, а иногда и решающее. Перед свадьбой составляли подробную опись, включая описание каждой вещи и указание ее ориентировочной стоимости, а затем семья жениха принимала все это под роспись. При этом в перечне могли фигурировать и деньги, и предметы быта, и одежда, включая нижнее белье. Часто приданое готовили задолго до появления потенциального жениха. Однако к концу 19 века отношение к подобным приготовлениям изменилось, по крайней мере, среди дворян и тех, кто на них ориентировался. Не то чтобы люди стали менее меркантильными, просто теперь потенциальные женихи предпочитали приданное в виде денег или недвижимости, а не сундуков с одеждой на 20 лет вперед. Но все же как дань традиции, семья невесты готовила разные приятные мелочи, белье, скатерти и т.д. При этом бедняки занимались приготовлениями самостоятельно, богатые шили на заказ, а представители среднего класса чаще покупали готовое в магазине. Иногда купленные вещи уже сами дополняли собственноручно вышитыми монограммами невесты. Такую семью «середнячков» мы, судя по всему, и видим на картине. На то, что герои не слишком богаты, указывает и относительно простая одежда, и наличие в руках женщин зонтиков (если приезжали в собственном экипаже, зонтики и остальные вещи обычно оставляли там, значит, покупатели экипажа не имеют и нанимают извозчика). Да и в дорогом магазине мужчине бы вряд ли разрешили курить. Но это и не старорежимная лавочка с разбитным приказчиком. Продавец (а продавцы в то время за редкими исключениями были мужчинами) в костюме, а на рукаве нечто вроде петлицы, в которую вставлен карандаш. Им продавцы выписывали чеки для оплаты в кассе.

В дореволюционной России Пасха была, пожалуй, самым важным праздником. Сначала, как правило, посещали церковную службу, затем отправлялись домой к праздничному столу, чтобы отметить все в кругу семьи и друзей. А дальше следовала непременная пасхальная традиция — люди встречали многочисленных гостей и отправлялись в гости сами, и чем раньше будет нанесен визит, иногда даже совсем короткий, буквально на 15-20 минут — тем большее уважения проявлено к хозяевам. Если хозяев не застали дома, обычно оставляли визитку, чтобы миссия считалась выполненной. В итоге иногда праздничный день превращался в настоящий марафон. Тогда же делали так называемые открытые столы, которые иногда просто сдвигали ближе к стенам, чтобы они не мешали потоку входящих и выходящих, но угощения для гостей никуда не убирались, а только пополнялись по мере необходимости. Как раз такой стол у стены и осматривает гастроном на картине Маковского. Слово «гастроном» до революции было синонимом «гурмана». На столе традиционные блюда: кулич, пасха, яйца, запеченный поросенок и окорок, судя по бантику, подаренный. Довольно часто друзья приходили со вкусными подарками или отсылали их с прислугой, добавив бантики, ленточки и поздравительные открытки. Окорок был классическим пасхальным презентом.

Напоследок еще несколько замечательных картин мастера.

Источник