Надвигается осень желтеют кусты

Содержание

«Надвигается осень. Желтеют кусты…»
Читайте также
«Ночь надвигается тенью лиловой…»
ОСЕНЬ
141. «За окном, прободая кусты…»
Осень
Осень
Осень
Осень
Осень
Осень
Осень
ЛИТЕРАТУРНЫЕ КУСТЫ
ЛИТЕРАТУРНЫЕ КУСТЫ
Надвигается осень желтеют кусты
Похожие цитаты
Я видел, как плачет мама.
Алексей Эйснер «Надвигается осень. Желтеют кусты. »
А. Штейгер, Дон Аминадо, В. Гофман, А. Эйснер

«Надвигается осень. Желтеют кусты…»

«Надвигается осень. Желтеют кусты…»

Надвигается осень. Желтеют кусты.

И опять разрывается сердце на части.

Человек начинается с горя. А ты

Простодушно хранишь мотыльковое счастье.

Человек начинается с горя. Смотри,

Задыхаются в нем парниковые розы.

А с далеких путей в ожиданьи зари

О разлуке ревут по ночам паровозы.

Человек начинается… Нет. Подожди.

Никакие слова ничему не помогут.

За окном тяжело зашумели дожди.

Ты, как птица к полету, готова в дорогу.

А в лесу расплываются наши следы,

Расплываются в памяти бледные страсти —

Эти бедные бури в стакане воды.

И опять разрывается сердце на части.

Человек начинается… Кратко. С плеча.

До свиданья. Довольно. Огромная точка.

Небо, ветер и море. И чайки кричат.

И с кормы кто-то жалобно машет платочком.

Уплывай. Только черного дыма круги.

Расстоянье уже измеряется веком.

Разноцветное счастье свое береги, —

Ведь когда-нибудь станешь и ты человеком.

Зазвенит и рассыплется мир голубой,

Белоснежное горло как голубь застонет,

И полярная ночь проплывет над тобой,

И подушка в слезах как Титаник потонет…

Но, уже погружаясь в арктический лед,

Навсегда холодеют горячие руки.

И дубовый отчаливает пароход

И, качаясь, уходит на полюс разлуки.

Вьется мокрый платочек, и пенится след,

Как тогда… Но я вижу, ты всё позабыла.

Через тысячи верст и на тысячи лет

Безнадежно и жалко бряцает кадило.

Вот и всё. Только темные слухи про рай…

Равнодушно шумит Средиземное море.

Потемнело. Ну что ж. Уплывай. Умирай.

Человек начинается с горя.

«Современные записки». 1932. № 49

Надвигается осень желтеют кусты

Надвигается осень. Желтеют кусты.
И опять разрывается сердце на части.
Человек начинается с горя. А ты Простодушно хранишь мотыльковое счастье.
Человек начинается с горя. Смотри,
Задыхаются в нем парниковые розы
А с далеких путей в ожиданьи зари
О разлуке ревут по ночам паровозы.
Человек начинается… Нет, подожди.
Никакие слова ничему не помогут.
За окном тяжело зашумели дожди.
Ты, как птица к полету, готова в дорогу.
А в лесу расплываются наши следы,
Расплываются в памяти бедные страсти —
Эти бедные бури в стакане воды.
И опять разрывается сердце на части.
Человек начинается… Кратко. С плеча.
До свиданья. Довольно. Огромная точка.
Небо, ветер и море. И чайки кричат
И с кормы кто-то жалобно машет платочком.
Уплывай. Только черного дыма круги,
Расстоянье уже измеряется веком.
Разноцветное счастье свое береги, —
Ведь когда-нибудь станешь и ты человеком.
Зазвенит и рассыплется мир голубой
Белоснежное горло как голубь застонет.
И полярная ночь поплывет над тобой,
И подушка в слезах как Титаник потонет…
Но уже, погружаясь в арктический лед,
Навсегда холодеют горячие руки.
И дубовый отчаливает пароход
И, качаясь, уходит на полюс разлуки.
Вьется мокрый платочек, и пенится след,
Как тогда… Но я вижу, ты все позабыла
Через тысячи верст и на тысячи лет
Безнадежно и жалко бряцает кадило.
Вот и все. Только темные слухи про рай…
Равнодушно шумит Средиземное море.
Потемнело. Ну, что ж. Уплывай. Умирай.
Человек начинается с горя.

1 комментарий

Алексей Эйснер «Надвигается осень. Желтеют кусты. »

Надвигается осень. Желтеют кусты.
И опять разрывается сердце на части.
Человек начинается с горя. А ты
Простодушно хранишь мотыльковое счастье.

Человек начинается с горя. Смотри,
Задыхаются в нём парниковые розы
А с далёких путей в ожиданьи зари
О разлуке ревут по ночам паровозы.

Человек начинается. Нет, подожди.
Никакие слова ничему не помогут.
За окном тяжело зашумели дожди.
Ты, как птица к полёту, готова в дорогу.

А в лесу расплываются наши следы,
Расплываются в памяти бедные страсти —
Эти бедные бури в стакане воды.
И опять разрывается сердце на части.

Человек начинается. Кратко. С плеча.
До свиданья. Довольно. Огромная точка.
Небо, ветер и море. И чайки кричат
И с кормы кто-то жалобно машет платочком.

Уплывай. Только чёрного дыма круги,
Расстоянье уже измеряется веком.
Разноцветное счастье своё береги, —
Ведь когда-нибудь станешь и ты человеком.

Зазвенит и рассыплется мир голубой
Белоснежное горло как голубь застонет.
И полярная ночь поплывёт над тобой,
И подушка в слезах как Титаник потонет.

Но уже, погружаясь в арктический лёд,
Навсегда холодеют горячие руки.
И дубовый отчаливает пароход
И, качаясь, уходит на полюс разлуки.

Вьётся мокрый платочек, и пенится след,
Как тогда. Но я вижу, ты всё позабыла
Через тысячи вёрст и на тысячи лет
Безнадёжно и жалко бряцает кадило.

Вот и всё. Только тёмные слухи про рай.
Равнодушно шумит Средиземное море.
Потемнело. Ну, что ж. Уплывай. Умирай.
Человек начинается с горя.

Источник

А. Штейгер, Дон Аминадо, В. Гофман, А. Эйснер

Стихотворения, романсы и песни
______________________________

_Дон Аминадо_

Ночной ливень

Города и годы
Люблю декабрь.

Послесловие

_В. Гофман_
Ялта
Безнадёжность

У меня для тебя

Анатолий Штейгер (1907 — 1944)

У нас не спросят: вы грешили?
Нас спросят лишь: любили ль вы?
Не поднимая головы,
Мы скажем горько: — Да, увы,
Любили. как ещё любили.

В сущности, так немного
Мы просим себе у Бога:

Любовь и заброшенный дом,
Луну над старым прудом
И розовый куст у порога.

Чтоб розы цвели, цвели,
Чтоб пели в ночи соловьи,
Чтоб темные очи твои
Не подымались с земли.

Немного? Но просишь года,
А в Сене бежит вода
Зеленая, как всегда.

И слышится с неба ответ
Не ясный. Ни да, ни нет.

Не нами писанные главы, —
Но нам по этой книге жить,
Терять надежду и тужить,
Искать и подвига, и славы —
И вдруг понять, что не дано
Нам изменить хотя бы строчки,
Что в Книге Жизни ставит точки
Лишь Провидение одно.

Всегда платить за всё. За всё платить сполна.
И в этот раз я заплачу, конечно,
За то, что шелестит для нас сейчас волна,
И берег далеко, и Путь сияет Млечный.

Душа в который раз как будто на весах.
Удастся или нет сравнять ей чашу с чашей?
Опомнись и пойми! Ведь о таких часах
Мечтали в детстве мы и в молодости нашей.

Чтоб так плечом к плечу, о борт облокотясь,
Неведомо зачем плыть в море ночью южной,
И чтоб на корабле все спали, кроме нас,
И мы могли молчать, и было лгать не нужно.

Облокотясь о борт, всю ночь, плечом к плечу,
Под блеск огромных звёзд и слабый шелест моря.
А долг я заплачу. Я ведь всегда плачу.
Не споря ни о чём. Любой ценой. Не споря.

Конечно, счастье только в малом.
«Нам нужен мир». Не нужен. Ложь.
Когда движением усталым
Ты руки на плечи кладешь.

И на лице твоем ни тени
Того, что предвещает страсть,
Но смесь заботы, грусти, лени.

Зарыть лицо в твои колени,
К твоим ногам навек припасть.

Здесь главное, конечно, не постель.
Порука: никогда твое не снится тело.
И, значит, не оно единственная цель.
Об этом говорить нельзя, но наболело.

Я бы не брал теперь твоей руки.
Упорно не искал твоих прикосновений.
Как будто невзначай — волос, плеча, щеки.
Не это для меня теперь всего бесценней.

Я стал давно грустнее и скромней.
С меня довольно знать, что ты живешь на свете.
А нежность и все то, что в ней и что над ней,
Привыкла ничего не ждать за годы эти.

Так мало надо, в общем, для любви.
Чем больше отдает — тем глубже и сильнее.
Лишь об одном молюсь и день и ночь: живи,
И где и для кого — тебе уже виднее.

«Попрыгунья стрекоза
Лето красное все пела».
3. 0Опускаются глаза.
Тихо катится слеза
По щеке по загорелой.

Сердце попусту боролось —
Наступил последний срок.
Ждать, чтоб все перемололось,
Не по силам. Сорван голос,
Ты забывчив и далек.

Осень стала у ворот,
Листья мертвые в подоле.
Кое-кто ей подает 3.
(Никогда он не поймет
Этой нежности и боли 3. 0)

Видно 3, 0 песенка допета
Вся до самого конца.
Не вернется больше лето 3.
Неумыта-неодета
Осень стала у крыльца.

Были очень детские мечты,
Были нежность, дерзость и тревога,
Было счастье. И со мною — ты.
Было все, и даже слишком много.

Было нам по восемнадцать лет.
Нам казалось — это будет вечно.
Но растаял даже легкий след,
Точно утром Путь растаял Млечный.

Я уже не плачу о былом.
Видно, так угодно было Богу,
Чтобы с каждым часом, каждым днем
Мы себя теряли понемногу.

Воспоминанием невмочь
Душа сегодня истомилась.
По небосклону покатилась
Звезда пылающая в ночь,
И из земного шалаша,
Как друг испуганный к невесте,
К ней сорвалась моя душа
Лететь в неведомое вместе.

Бывает чудо, но бывает раз.
И тот из нас, кому оно дается,
Потом ночами не смыкает глаз,
Не говорит и больше не смеется.

Он ест и пьет — но как безвкусен хлеб.
Вино совсем не утоляет жажды.
Он глух и слеп. Но не настолько слеп,
Чтоб ожидать, что чудо будет дважды 3.

Настанет срок — не сразу, не сейчас,
Не завтра, не на будущей неделе,
Но он, увы, настанет, этот час, —
И ты вдруг сядешь ночью на постели
И правду всю увидишь без прикрас
И жизнь — какой она на самом деле.

Не получая писем, сколько раз
Мы сочиняли (в самоутешенье. )
Наивно-драматический рассказ
Про револьвер, болезнь или крушенье.

Отлично зная — просто не до нас,
Но уж не в силах обойтись без фальши,
Поверить правде до конца страшась,
Не смея думать, что же будет дальше.

Не эпилог, но все идет к концу.
Мы встретимся — я очень побледнею.
По твоему надменному лицу
Мелькнет досада на мою «затею».

На мой приезд (бессмысленный приезд),
На то, что жить, как люди, не умею.
— Что за охота к перемене мест?

. А если вариант: с ума сводящий жест —
Объятье грубоватое за шею?

Неужели ты снова здесь?
Те же волосы, рост, улыбка.
Неужели. И снова смесь
Пустоты и тоски — ошибка.

Как-то сразу согнешься весь.

Как нам от громких отучиться слов.
Что значит «самолюбье», «униженье» —
Когда прекрасно знаешь, что готов
На первый знак ответить, первый зов,
На первое малейшее движенье.

Одна мечта осталась — о покое.
Не надо дружбы: все слова пусты,
И это слово — самое пустое.
(Для дружбы надо, чтобы было двое,
Одним был я, другим был воздух: ты.)

Надо составить опять расписание:
В восемь вставание, в девять гуляние.
После прогулки — работа. Обед.
Надо отметить графу для прихода,
Надо оставить графу для расхода
И для погоды — какая погода.
За неименьем занятия лучшего,
Можно составить на двадцать лет.
Вечером чтенье вечерних газет.
И не читать, разумеется, Тютчева.
Только газеты. И плакать — запрет.

Я выхожу из дома не спеша.
Мне некуда и не с чем торопиться.
Когда-то у меня была душа,
Но мы успели с ней наговориться.

Снова осень, и сердце щемит-
Здесь сильнее дыхание грусти.
Эти дни хорошо проводить
Где-нибудь далеко в захолустье.

Очертания острые крыш.
В небе ратуши темные башни.
Легкий сумрак. Стоишь и стоишь,
Заглядевшись на камни и пашни.

Вдаль уходят пустые поля,
Темнота опускаеся ниже.
Как ни странно, но все же земля
С каждым годом нам будто бы ближе.

Опять сентябрь. Короткий промежуток
Меж двух дождей. Как тихо в сентябре!
В такие дни, не опасаясь шуток,
Мы всё грустим о правде и добре.
В такие дни все равно одиноки —
Кто без семьи и кто еще в семье.
Высокий мальчик в школе на уроке
Впервые так согнулся на скамье.
Старик острее помнит о прошедшем:
О, если б можно сызнова начать
И объяснить, что он был сумасшедшим.
Но лучше скомкать все и замолчать.
А в поле сырость, сумерки, безмолвье,
Следы колес, покинутый шалаш.
Убогим — хлеба, для больных — здоровье
И миру — мир Ты никогда не дашь.

Дон Аминадо (Аминадав Шполянский, 1888 — 1957)

Как весело, ярко пылает камин,
А чайник поет и клокочет,
Клокочет, как будто он в доме один
И делает все, что захочет.

А черный пушистый и ласковый кот,
С пленительным именем Томми,
Считает, что именно он — это тот,
Кто главным является в доме.

За окнами — стужи, туманы, снега.
А здесь, как на старой гравюре, —
Хрусталь, и цветы, и оленьи рога,
И лампы огонь в абажуре.

Я знаю: и это, и это пройдет,
Развеется в мире безбрежном
И чайник кипящий, и медленный кот,
И женщина с профилем нежным.

Но все же, покуда мы в мире пройдем,
Свой плащ беззаботно накинув,
Пускай у нас будет наш маленький дом
И доброе пламя каминов.

Пусть глупую песенку чайник поет
И паром клубится: встречай-ка!
И встретит нас Томми, пленительный кот,
И наша и Томми хозяйка.

Дон Аминадо
НОЧНОЙ ЛИВЕНЬ
(На даче)

Напои меня малиной,
Крепким ромом, цветом липы.
И пускай в трубе каминной
Раздаются вопли, всхлипы.
Пусть, как в лучших сочиненьях,
С плачем, с хохотом, с раскатом
Завывает все, что надо,
Что положено по штатам!

Пусть скрипят и гнутся сосны,
Вязы, тополи и буки.
И пускай из клавикордов
Чьи-то медленные руки
Извлекают старых вальсов
Мелодические вздохи,
Обреченные забвенью,
Несозвучные эпохе.

Напои меня кипучей
Лавой пунша или грога
И достань, откуда хочешь,
Поразительного дога,
И чтоб он сверкал глазами,
Точно парой аметистов,
И чтоб он сопел, мерзавец,
Как у лучших беллетристов.

А сама в старинной шали
С бахромою и с кистями,
Перелистывая книгу
С пожелтевшими листами,
Выбирай мне из
Только лучшие страницы
И читай их очень тихо,
Опустивши вниз ресницы.

Потому что человеку
Надо, в сущности ведь, мало:
Чтоб у ног его собака
Выразительно дремала,
Чтоб его поили грогом
До семнадцатого пота
И играли на роялях,
И читали Вальтер-Скотта,
И под шум ночного ливня
Чтоб ему приснилось снова
Из какой-то прежней жизни
Хоть одно живое слово.

Возвращается ветер на круги своя.
Не шумят возмущенные воды.
Повторяется все, дорогая моя,
Повинуясь законам природы.

Расцветает сирень, чтоб осыпать свой цвет.
Гибнет плод, красотой отягченный.
И любимой — поэт посвящает сонет,
Уже трижды другим посвященный.

Все есть отблеск и свет. Все есть отзвук и звук.
И, внимая речам якобинца,
Я предчувствую, как его собственный внук
Возжелает наследного принца.

Ибо все на земле, дорогая моя,
Происходит, как сказано в песне:
Возвращается ветер на круги своя,
Возвращается, дьявол! хоть тресни.

Дон Аминадо
Города и годы

Старый Лондон пахнет ромом,
Жестью, дымом и туманом.
Но и этот запах может
Стать единственно желанным.

Ослепительный Неаполь,
Весь пронизанный закатом,
Пахнет мулями* и слизью,
Тухлой рыбой и канатом.

Город Гамбург пахнет снедью,
Лесом, бочками, и жиром,
И гнетущим, вездесущим,
Знаменитым добрым сыром.

А Севилья пахнет кожей,
Кипарисом, и вербеной,
И прекрасной чайной розой,
Несравнимой, несравненной.

Вечных запахов Парижа
Только два. Они все те же:
Запах жареных каштанов
И фиалок запах свежий.

Есть что вспомнить в поздний вечер,
Когда мало жить осталось,
То, чем в жизни этой бренной
Сердце жадно надышалось.

Но один есть в мире запах,
И одна есть в мире нега:
Это русский зимний полдень,
Это русский запах снега.

Лишь его не может вспомнить
Сердце, помнящее много.
И уже толпятся тени
У последнего порога.

Дон Аминадо
ЛЮБЛЮ ДЕКАБРЬ.

Люблю декабрь за призраки былого,
За все, что было в жизни дорогого
И милого, бессмысленного вновь.
За этот снег, что падал и кружился,
За вещий сон, который сладко снился,
Как снится нам последняя любовь.

Не все ль равно? Под всеми небесами
Какой-то мир мы выдумали сами
И жили в нем, в видениях, в мечтах,
Играя чувствами, которых не бывает,
Взыскуя нежности, которой мир не знает,
Стремясь к бессмертию и падая во прах.

Придет декабрь. Озябшие, чужие,
Поймем ли мы, почувствуем впервые,
Что нас к себе никто не позовет?
Что будет елка, ангел со звездою
И Дед Мороз с седою бородою,
Волшебный принц и коврик-самолет.

И только нас на празднике не будет.
Холодный ветр безрадостно остудит
Усталую и медленную кровь,
И будет снег над городом кружиться,
И, может быть, нам. наша жизнь приснится,
Как снится нам последняя любовь.

Я люблю осенний дождь,
Когда он стучит по крыше,
Барабанит мне в окно
И звенит в оконной нише.
И стекает на асфальт,
А оттуда — прямо в Сену,
Словом, я люблю когда.
Это дождь по-Андерсену!

Если вспомнить хорошо
Сказку юности туманной,
То у каждого ведь был
Свой солдатик оловянный.
Тот, который на заказ
Был раскрашенным на славу,
Тот, который как-то раз
Из окна упал в канаву.

Я не знаю, может быть,
Это всё такая малость —
Старый, добрый Андерсен,
Наше детство, наша жалость,

Этот милый переплёт
С пожелтевшими краями,
Из которого весь мир
Открывался перед нами,
Этот дивный сладкий бред
И порыв, ещё неясный,
И солдатик без ноги,
Оловянный, но прекрасный!

Я не знаю, может быть,
Для сегодняшних, для новых,
Научившихся любить
Эту поступь дней суровых,
Для которых каждый миг —
Только миг преодолений,
Для обветренных в боях,
В дымном порохе сражений, —
Правда, может быть, для них
Чуждо всё, во что когда-то
Раз уверовали мы
И доныне верим свято!

Пусть. Поделим этот мир,
Нашим чувствам сообразно.
Слава Богу, что любить
Так умеют люди разно.
Я люблю, и не горжусь,
Кур, намокших под забором,
Потому что я мирюсь
С их куриным кругозором.

Я люблю, когда земля
Пахнет влагой дождевою.
Дождь стучит в моё окно,
Круг от лампы надо мною.
Сядешь. Вспомнишь обо всём.
Дни побед. И дни падений.
Нет! Люблю осенний дождь
Уж за то, что он осенний.

Дон Аминадо
Послесловие

Жил. Были. Ели. Пили.
Воду в ступе толокли.
Вкруг да около ходили,
Мимо главного прошли.

Виктор Гофман (1882 — 1911)
Ялта

О, неужели были времена,
когда по этой набережной, летом
плыла с собачкой маленькой она
под зонтиком от солнечного света.

И можно было, опершись на трость,
следить за ней, прищурившись от солнца,
и можно было дать собаке кость
и завести случайное знакомство.

Потом от скуки завязать роман
сентиментальный и слегка безвкусный,
разъехаться по семьям и домам;
и вдруг понять смысл этой жизни грустной.

Что нет, не похоть — суть сближенья двух,
а чудо за соломинку держаться
и осязать носимый миром дух,
в порыве слабом жаждущий прижаться.

Виктор Гофман
Безнадёжность

Снег серебристый, душистый, пушистый.
Санок искрящийся бег.
Серое небо пустынно и мглисто.
Падает медленный снег.

Весь изнемогший, как люди продрогший,
Месяц томится вверху.
Снег, на губах от дыханья намокший,
Тает в пушистом меху.

Мрак и ненастье. И безучастье.
В грудь безнадёжность впилась. —
Хочется счастья. Как же без счастья?
Надо ведь счастья хоть раз.

Встретился кто-то. Прошёл озабочен.
Встретился кто-то в снегу.
Ветер и холодно. Холодно. Очень.
Месяц в туманном кругу.

Ряд фонарей, убегающий ровно.
Всепроницающий мрак.
Губы отверженных женщин бескровны,
И неуверен их шаг.

Снег и ненастье. И безучастье.
В грудь безнадёжность впилась.
Хочется счастья. Как же без счастья?
Надо ведь счастья хоть раз.

Мы когда-то встречались с тобой,
Поджидали друг друга тревожно.
И казалось нам: можно.
Был эфир голубой.

Серебрил наш весенний союз —
Смех, как струн перетянутых тонкость,
Разбежавшихся бус
Восхищенная звонкость.

Мы смотрели друг другу в глаза,
Далеко, в голубую бездонность.
Называлась: влюбленность —
Наших грез бирюза.

Но, шипя, подступила зима,
Поседела земля, как старуха.
И морозилась тьма,
И мы кланялись сухо.

Твое кольцо есть символ вечности.
Ужель на вечность наш союз?
При нашей радостной беспечности
Я верить этому боюсь.

Мы оба слишком беззаботные.
Прильнув к ликующей мечте,
Мы слишком любим мимолетное
В его манящей красоте.

Какое дело нам до вечности,
До черных ужасов пути,
Когда в ликующей беспечности
Мы можем к счастью подойти.

Я хочу, чтоб прошедшее было забыто.
За собой я огни потушу.
И о том, что погибло, о том, что изжито,
Я тебя никогда не спрошу.

Наше счастье больное. В нем грустная сладость.
Наше счастие надо беречь.
Для чего же тревожить непрочную радость
Так давно ожидаемых встреч.

Мне так больно от жизни. Но как в светлое счастье
Ты в себя мне поверить позволь.
На груди твоей нежной претворить в сладострастье
Эту тихую, тихую боль.

Пусть не будет огня. Пусть не будет так шумно.
Дай к груди головою прилечь.
Наше счастье больное. Наше счастье безумно.
Наше счастье надо беречь.

Виктор Гофман
У меня для тебя

У меня для тебя столько ласковых слов и созвучий,
Их один только я для тебя мог придумать, любя.
Их певучей волной, то нежданно-крутой, то ползучей, —
Хочешь, я заласкаю тебя?

У меня для тебя столько есть прихотливых сравнений —
Но возможно ль твою уловить, хоть мгновенно, красу?
У меня есть причудливый мир серебристых видений —
Хочешь, к ним я тебя отнесу?

Видишь, сколько любви в этом нежном, взволнованном взоре?
Я так долго таил, как тебя я любил и люблю.
У меня для тебя поцелуев дрожащее море —
Хочешь, в нем я тебя утоплю?

Алексей Эйснер (1905 — 1984)

Человек начинается с горя. Смотри:
Задыхаются в нем парниковые розы.
А с далеких путей в ожиданье зари
О разлуке ревут по ночам паровозы.

Человек начинается. Нет. Подожди.
Никакие слова ничему не помогут.
За окном тяжело зашумели дожди.
Ты, как птица к полету, готова в дорогу.

А в лесу расплываются наши следы,
Расплываются в памяти бледные страсти —
Эти бедные бури в стакане воды.
И опять разрывается сердце на части.

Человек начинается. Кратко. С плеча.
До свиданья. Довольно. Огромная точка.
Небо, ветер и море. И чайки кричат.
И с кормы кто-то жалобно машет платочком.

Уплывай. Только черного дыма круги.
Расстоянье уже измеряется веком.
Разноцветное счастье свое береги —
Ведь когда-нибудь станешь и ты человеком.

Зазвенит и рассыплется мир голубой,
Белоснежное горло как голубь застонет,
И полярная ночь проплывет над тобой,
И подушка в слезах как Титаник потонет.

Но, уже погружаясь в арктический лед,
Навсегда холодеют горячие руки.
И дубовый отчаливает пароход
И, качаясь, уходит на полюс разлуки.

Вьется мокрый платочек, и пенится след,
Как тогда. Но я вижу, ты всё позабыла.
Через тысячи верст и на тысячи лет
Безнадежно и жалко бряцает кадило.

Вот и всё. Только темные слухи про рай.
Равнодушно шумит Средиземное море.
Потемнело. Ну что ж. Уплывай. Умирай.
Человек начинается с горя.

Корабли уплывают в чужие края.
Тарахтят поезда. Разлетаются птицы.
Возвращается ветер на круги своя,
Выставляется весь реквизит репетиций.

Вынимается всякий заржавленный хлам,
Всё, что, тлея, лежит в театральном утиле.
Разрывается с треском душа пополам,
Соблюдая проформы канонов и стилей.

И опять при двойном повышении цен
Я порою всё тот же — не хуже Хмелёва,
И в классическом пафосе набранных сцен
Повторяется всё до последнего слова.

Повторяется музыка старых стихов.
Повторяется книга и слёзы над нею.
В загорелых руках молодых пастухов,
Повторяясь, кричит от любви Дульсинея.

Повторяется скука законченных фраз.
Повторяется мука троянского плена.
И, забыв Илиаду, в стотысячный раз
Под гитару поёт и смеётся Елена.

Это было уже до тебя, до меня —
И ненужная нежность моя, и.
Короче,
Мне не страшен ни холод бесцельного дня,
Ни большие бессонные белые ночи.

Я допью эту горечь глотками до дна
И забуду улыбку твою, дорогая.
Но когда ты останешься в мире одна —
Это будет, как только ты станешь другая, —

Ты поймёшь, ты увидишь, ты вскрикнешь тогда.
Ты оплачешь наивную грубость разлуки.
Через годы, пространства и города
Ты невольно протянешь покорные руки.

Повторяется всё, даже прелесть твоя,
Повторяется всё без изъятья на свете.
Возвращается ветер на круги своя.

Алексей Эйснер
ПРОЩАНИЕ

Прощайте, прощайте. Беснуется пес на цепи
И фыркают кони. Ворота распахнуты. Трогай.
Цыганскую песню поет колокольчик в степи.
Как в старом романсе, пылит столбовая дорога.

Прощайте, прощайте. Последний сверлящий свисток.
На грязном перроне отчаянно машут платками.
И поезд, качаясь, уходит на Дальний Восток,
Печально стуча по мостам на Оке и на Каме.

Прощайте. Исчезли уже берега за кормой.
Над реями трепетно реют красивые флаги.
Прощайте. Никто никогда не вернется домой
Из чайных Шанхая, из шумных притонов Малаги.

Гремя, как поднос, опрокинулся аэродром,
И Бахом рыдает орган ураганного ветра.
Прощайте. Вопрос о прощанье поставлен ребром:
Разлука на скорости до пятисот километров.

Я столько оставил в Париже, в Мадриде, в Москве,
Я в разных подъездах такие давал обещанья,
Я с жизнью прощался на выжженной солнцем траве —
Так чтО для меня и привычней, и проще прощанья!

Прощай, дорогая. Бессмысленно смейся. Живи,
Покорно врастая в лубки неуклюжего быта.
Немного горюй о потерянной этой любви,
Как в детстве своем горевала над куклой разбитой.

А если я встречусь с тобой и на прежних правах
О прежней любви захочу говорить по привычке —
Не слушай. Кто знает, что будет заметней в словах:
Большая любовь или очень большие кавычки.

Прощай же. Без ветра, без моря, без рельс, без дорог
И даже без слез. Но в стихах этих горьких и строгих
Я громкую гордость бросаю тебе на порог:
Всегда спотыкайся теперь на пороге!

Источник

Надвигается осень желтеют кусты

«Надвигается осень. Желтеют кусты…»

Читайте также

«Ночь надвигается тенью лиловой…»

ОСЕНЬ

141. «За окном, прободая кусты…»

Осень

Осень

Осень

Осень

Осень

Осень

Осень

ЛИТЕРАТУРНЫЕ КУСТЫ

ЛИТЕРАТУРНЫЕ КУСТЫ

Надвигается осень желтеют кусты

1 комментарий

Похожие цитаты

Я видел, как плачет мама.

Алексей Эйснер «Надвигается осень. Желтеют кусты. »

А. Штейгер, Дон Аминадо, В. Гофман, А. Эйснер