Как-то незаметно украдкой подошла принцесса осень. Нельзя сказать, что ее не ждали. После долгого сезона роста, к приходу осени, природа запыхалась. Растения устали виться ввысь, трава посохла, пожелтела за лето от распаленных солнечных лучей, деревья шелестят поникшими листьями, да и весь живой мир устало разбежался по местам. Птицы стаями кучкуются все выше к небу, провожая мягкие лучи, уходящих теплых дней. Уставшая природа осенью склоняется ко сну, но к отдыху еще предстоит хорошо подготовиться. Не за горизонтом уже прохладные дожди, холодные ветра и долгое томительное время зимы.
Сентябрь переходный период от летнего тепла к осенней прохладе. Температура понижается не резко, а постепенно. Ночи становятся прохладными, солнечные умеренные дни сменяют дождливыми с проблесками солнца. Временами в отсутствие солнца дует холодный ветер, но перепады погоды с теплых на холодные дни не резкие, поэтому среднесуточная температура в ранний осенний период составляет +11 ° C.
Лодка Обняла природу осень, неспешно взяв в руки холст и кисти, чтобы с трепетом художника начать раскрашивать поникшую растительность в пестрые цвета. Никогда природа не выглядит так восхитительно и трогательно, как природа осенью. Сентябрь роспись леса начинает, сначала покидав позолоту на верхушки деревьев, да кустам оттенки прибавляет, окрашивая осеннюю природу в яркие цвета. Это потом уже октябрь золотом покроет все деревья, прекрасная пора золотой осени, а ноябрь за ними краски уберет и роспись всю сотрет.
И тем не менее земле есть еще чем покормить, порадовать нас. Сухие ветки побаловать смогут поздней черной ягодой ежевикой. Если зайти глубже в осенний лес и поискать, то можно найти целые сборища брусники. Еще не отцвели лекарственные травы. Раскинулась в цветении аптечная ромашка, васильки и чистотел еще не сникли. А знающему лекарю-травнику можно поискать лечебных корешков, всяких трав на заварку и терпких спелых ягод на варенье.
Victorol
Дата: Понедельник, 22.09.2014, 13:09 | Сообщение # 2
Сентябрь в народном календаре
Дни все теплые, иной раз затянутся дождем, ветра не так холодны, и кажется, что лету не уйти. Но дни становятся короче, и солнце припекает меньше. Какое только не давали описание осени в народе. Как стихами, так и приметами отражена осенняя природа. По первым числам сентября смотрели, какая будет зима. Уже первые заморозки не заставляют себя долго ждать и проявляются с 5 сентября — «лупповские» заморозки. А если в небо вглядеться и увидеть отлетающих стаей журавлей, то вот и знак — зима придет рано.
Пора косить овес приходится в аккурат на 8 сентября — Наталью-Овсяницу, вместе с Петром-Павлом-Рябинником. Ветви рябины следовало отламывать и подвешивать под крышу, а часть оставлять для зимних птиц. 11 сентября Иван Постный приходит, как его называли, — отец осени крестный, еще называли его Иван-полетовщик — тепло с собой забирает. С этого дня прогоняет Иван стаи птиц за море искать тепла. К слову, журавли отлетают уже через пару дней. Так сказать, 13 сентября официальный день отлета журавлей. А первые прохладные деньки пробудут недолго, потому что впереди ласковая пора — бабье лето.
Осень в русской поэзии
Великие русские поэты искренне восхищались осенью, придумывали ей различные образы, стремились выделить ее на фоне других времен года. Природа осенью, прежде всего, передает общее настроение человека и окружающей среды: чаще всего это грусть, некие воспоминания, осмысление сущности. Но нельзя однозначно сказать, что осень в русской поэзии – это только грустная пора, отнюдь.
Осень пропитана нежностью, утонченностью и в каком-то смысле мудростью. Это время года русские поэты восхваляли, видели в нем некую изюминку. Яркий пример – стихотворение Тютчева «Есть в осени первоначальной…». Здесь делается акцент именно на то, насколько особенно это время года, что это «дивная пора», что здесь «лучезарны вечера».
Есть в осени первоначальной Короткая, но дивная пора — Весь день стоит как бы хрустальный, И лучезарны вечера.
Где бодрый серп гулял и падал колос, Теперь уж пусто всё — простор везде,- Лишь паутины тонкий волос Блестит на праздной борозде.
Пустеет воздух, птиц не слышно боле, Но далеко ещё до первых зимних бурь — И льётся чистая и тёплая лазурь На отдыхающее поле.
Величайший поэт Александр Сергеевич Пушкин тоже уделял огромное внимание осени. Кому-то может показаться, что описание осени в стихах Пушкина носит скорее пессимистичный оттенок, и в доказательство приводят стихотворение «Уж небо осенью дышало. », где поэт писал о том, что это «скучная пора». Но давайте взглянем на другие стихотворения Александра Сергеевича, в которых образ этого времени года совершено другой. Например, поэт как-то признался своему читателю: «…Из годовых времен я рад лишь ей одной», он даже сравнил осень с нелюбимым ребенком в семье, к которому его сильно влечет.
Victorol
Дата: Понедельник, 22.09.2014, 13:10 | Сообщение # 3
Сентябрь: «бабье лето»
Природа осенью в преддверии октября еще не обрела изящно-пестрого оттенка, ее и сразу не заметно, вот только макушек в позолоте стало больше и кое-где все больше проявляются в листве красные оттенки. Первые дожди прошли и наступает пора недолгого возвращения лета — бабье лето. Теплые осенние деньки будут продолжаться, скорее всего, до первых чисел октября. Лето еще немного погостит, порадует былым теплом и уж тогда уйдет.
В 20 числах сентября устанавливается теплая, почти летняя, погода с умеренным солнцем. Листья деревьев и кустарников меняют окраску на желтые и желто-красные цвета и к концу месяца начинают заметно опадать. Чаще всего это происходит ночью, когда температура воздуха низкая, а также при воздействии усиленных, но еще теплых дневных ветров.
С почти летним теплом сентябрь радует сладкими яблочками. Осыпалась антоновка, сады наполнились душистым спелым ароматом. Яблоко осеннее хрустит, выдает кислинку и горчит, а некоторые так просто сладкие, как мед. Хорошо бы собрать побольше яблок, да сохранить на целую зиму. Для лучшей сохранности яблок, каждое лучше не полениться обернуть в бумагу, тогда и вкус не уйдет. А следом за яблоками последним штрихом природной доброты и уходящего тепла, будут раскинувшиеся цветочные сады. Астры, георгины, гортензии — в таких цветах меняет настроение сентябрь от пестрых тонов на яркие и золотые в октябре.
Вторая половина сентября в народном календаре
И вот наступает первый день встречи осени — 14 сентября. День, по которому встречали осень, не случаен. В этот день, по старому календарю — 1 сентября вместе с осенью встречали новый год. Семен-Летопроводец лето провожал, а крестьянин заканчивал все свои работы. К зиме еда, сборы, изба готовы, пришла пора отдохнуть, да позабавиться от души. Разукрашенные, в ярких платьицах девицы пели песни, да зарывали в землю отловленных мух, тем самым провожая лето, а за ними парнишки поглядывали, спутницу себе выбирали.
На Семена-Летопроводца погода устанавливает теплые деньки, того глядишь лето передумает и вернется. Дни ясны, солнце бархатистое, мягко согревает, но стоит зайти за облако, как тут же веет прохладным ветерком откуда не возьмись. Вот и Михайловские утренники — 19 сентября приносят прохладный воздух по утрам. Трава росой покрыта мокрая и холодная. Солнце поднимается не высоко, да и теплом не балует, как летом, и 21 сентября начинают встречать осень по-второму кругу. Начинаются Осенины. Поработать все же придется, следует убрать лук, да побыстрее, иначе к 24 дню осени не успеть — Федора лето заканчивает.
На Федору может и бабье лето закончиться, ненастная погода установиться, ну а можно еще немного продлить и удовольствие от светлых деньков, но уже не таких теплых, как недавно. А тут уже и земля начинает подмерзать — 26 сентября — Корнилья. И вот третья встреча осени приходится на Воздвиженье. Холод сдвигает тепло. Где-то далече медведь ложится в берлогу, да и в лесу тихо-тихо, птицы улетают, а остающаяся живность в спячку впадает, кроме тех животных, которые проводят зиму в лесу, те как раз одежку меняют на более теплую. Гусепролет 28 сентября, бабы репу дергают, снимают ботву, обрезают корень, мужики стригут овец, на зиму теплые валенки успеть свалять, много еще предстоит приготовлений к встрече холодных дней. Октябрь красочный приходит и тепло в сентябре оставляет.
Victorol
Дата: Понедельник, 22.09.2014, 13:10 | Сообщение # 4
Осень в русской живописи
Когда природа наиболее красива? Многие люди, особенно художники, считают: осенью. Недаром осень тоже называют художником — уж очень быстро и ярко перекрашивает она траву и листья, выбирая самые впечатляющие цвета и тона из одной палитры. В одной из песен поэт Булат Окуджава написал: «Живописцы, окуните ваши кисти. чтобы были ваши кисти словно листья, словно листья к ноябрю». Эти строчки вызывают в памяти виды лесов и равнин той осенней порой, которую мы называем золотой. И также приходят на память самые выразительные и запоминающиеся картины русских художников-пейзажистов на тему осени.
Как и описание природы осенью в поэзии разнообразно, наполнено множеством разных настроений, так и осенние пейзажи Левитана, Поленова, Васильева, Саврасова, Крымова, Кустодиева содержат и радость, и грусть, и романтическую задумчивость, и уныние. Это, конечно, зависит от того, какой именно период осени взял художник в качестве темы для своей картины. Если же говорить о золотой осени, то в этих произведениях всегда чувствуется восторг живописца перед возможностями осени раскрашивать природу в разные цвета.
Источник
Помогите написать зарисовку на тему ясного, солнечного осеннего дня.
Задание: Попробуйте передать свои впечатления от ясного, солнечного осеннего дня. Рассмотрите картину С. Ю. Жуковского «Осень. Веранда» и создайте на её основе небольшую художественную зарисовку. Расскажите о красках осенней природы, о звуках и запахах осеннего дня.
Осень. Солнце, пока не закрытое облаками, ещё греет воздух и землю. Прохладный ветерок сдувает жёлтые и красные листья деревьев. Уже ощущается запах холода и опавшей листвы. Берёзы начинают желтеть в последние дни тепла и солнца, по их листьям можно узнать дальнейшую погоду. А хвойным всё равно, ведь они зелёные даже в самую лютую зиму. Тихо в лесу. Слышно только Редкие свисты синиц, чертыхание дроздов, да резкий крик сойки. Птицы улетают на юг. Ну как то так.. . Если, что то не нравиться можешь переделать или добавить.
Золотая осень. Лазурное небо. Яркие краски. Создается ощущение одиночества и задумчивости. Ослепительная белизна веранды усиливает яркость красок окружающей природы. Лестница зоздает высоту происходящего. Картина задает импульс на размышление о возвышенной красте природы.
Ветер водит хоровод из желтых березовых листьев, они поднимаются вверх и снова опускаются на землю, медленно кружа. Высокие осины дрожат, плачут ярко-алыми слезами, разноцветный ковер ложится на под ноги. И только зеленые ели застыли как строгие часовые, приближение зимы их не пугает.
Источник
Описание дня и ночи из разных книг
Этюды о природе
* * * Ранним утром в оттепели небо приближено к земле. Низкая полная луна ещё сохраняет остаток ночи, но на дорогах города уже отражается сумеречно-голубой цвет неба… Ночь сменилась днём на востоке: покраснели тёмные неровные полосы на далёких вереницах дымчатых облаков, резко очерченных от всего неба, проявилось чистое-чистое небо … Но спустя время, небо, почти дневное, закрывается завесой сплошных облаков, и вновь пасмурный свет, уже который день но … грузные тучи снизу уже окрашиваются ржавчиной, а лёгкие – светло-коричневыми оттенками, затем тучи … становятся белыми! И вот уже лучи солнца прорезают светлое утро … лучи солнца заливают утро * * * Спокойный яркий день в деревенской местности умирает морозным пылающим небом. Между холмами дымчатая синева сокращает путь, стоящие на пригорках деревья ощущаются в плоскости и резко обозначены до самых мелких ветвей. Окрашенность неба сейчас была оттянута далеко к себе, становилась вязче. Деревья зрительно смягчали мороз, но он понизу соединял всю местность, было холодно. Наступает ночь: синева ее мешает краски и очертания предметов, движет в беспорядочных направлениях объем между предметами и человеком. Небо не имеет плотной границы, как ранее, — оно просматривается насквозь. Луна восходит поздно, с лунным светом холмистая равнина перед проникаемым верхом — застывшее противостояние, великое. Дом насквозь пронизан ветром… Стелется по низу дым в деревне в предсумеречное время, меняя непредугаданно быстро направление, неуютно: серый воздух, серый в себе, тяжелое небо, рядом снежная метель с теплотой тающих снежинок на лице. Кажется, что избы и день этот — сон, и действия твои — опережают осознание; но хорошо тебе; ты в течении, даже работая ты отдыхаешь. А дом пронизан ветром насквозь, и помогает вспоминать этот шум ветра — выражение непосредственного времени, и сколько грез с тобой, сколько представлений. В просторном доме слышно, как гудит, хлопает и шумит ветер, то затихая, то усиливаясь ожидающимися порывами. * * *
Быть в поле под солнцем и посреди снега — идти напрямик к самым лучшим словам. Буквально остановлен ты движением холода от снега вверх, движением медленным, сильным. Сам ты чувствуешь себя над чем-то, над снегом, и ты — маленький — тоже в движении, ты и неподвижная земля. А в сумерки был в роще, был с грузом уюта, между тем, здесь была разгадка, к которой стремился: можно было «отдать» мысли стволам и ветвям — знакомым по прежнему знанию, «отдать» мысли и заблудиться своим я в страшном чуде беспрерывного возвращения взора к себе от огромных силуэтов деревьев. Как больно от того, что не готов я к красоте Земли: я останавливался собой. * * * Март! Великий март — это начало тепла открытого, снега мокрого и крупно искрящегося везде; это время с шумом над притихшей местностью, которая. ждет будущего. Мартовские сумерки ненасытны, все твое вытягивается взглядом, тебе необычно. Воздух прозрачно темен и прозрачно светел. * * * Сумеречный оловянный свет после захода солнца ранней весной – самостоятельное время! Свет – словно выскочивший из каких-то тисков да и так остался самим собой. И темнели городские бесснежные улицы, темнели дома, высилось недоступностью небо : всё на свете сжималось к себе , освобождая свет Этот свет долго умирает внутренней темнотой, равномерной, будет закрываться это редкое пространство свежести, пространство ненасытных глаз, многомерное пространство, останавливающее тебя – многомерное замерзающимися плоскостями оттаявшего за день льда и снега … И всё это огромное, хаотично и светло мерцающее, всё вместе враз и постоянно отлетало от земли, от основы, от прохлады: ты же оставался – странно! И уже прекрасный свет без возврата берёт что-то невысказываемое тобой, что-то бестелесное и огромное: вместе с удивлением это отдых твой, « лучший в мире » отдых А свет прозрачный – цвет предметов вокруг … Силуэтнее становятся деревья, дома, предметы, всё декоративнее и неправдоподобнее, и всё ярче светится словно вырезанная близкая и понятная луна: уходит пространство вверх
С зеленью непривычно ощущение холода, непривычен холод при ярком солнце над раскинувшимся устойчивым пространством, подробным и темным. Словно местность и солнце сами по себе. А даль ясна, воздух чистый сам удлинял взгляд. Перед заходом солнца, когда всюду от изб и деревьев длинные тени, так светло — как в полдень. Сумерки после солнечно-ветреного дня — движение медленное и ровное. Силуэты деревьев ближе и мягче: распускаются листья. … Уже низко светила луна, обозначая льдинисто края туч; по ручьям и лощинам собирается холод в заморозки. Где-то в низине в садах пел соловей. * * * За день мир изменяется несколько раз; изменяется глубина света, краски и оттенки неба и зеленой земли. С рассветом рождается и умирает поздним утром мглистая даль и позже влажная дымка, окутывающая опушки леса, околицы деревень, близкий горизонт. Яркая освещенность зрелого дня идет на смену залитому солнцем позднему утру и сменяется прохладой гаснущих сумерек, гаснущих теплых лучей солнца, рождаются в воздухе меркнущие точки темноты, резко возрастает глубина образов мира, глубина, которая в детстве так помогает воображению. День умирает. Изменяется утренняя гулкость звуков на дневной обычный шум порывов ветра и торопливое пение птиц, понятные звуки деревни, сменяется тонкая ограниченность звука днем на вечерний стелющийся в полях по земле шум дальних селений и ночного леса. И сам ветер то тепло овевающий разгоряченной землей на опушке сада, то шумно и ненасытно вьющийся вокруг головы и тела, вольный, то свежий и бесконечно легкий на улице, то вдруг беспрерывно рождающий упругость встречного движения, то, наконец, остановившийся во всюду присутствуемый объем — в сумерках или ночью. * * * Несколько дней низкие водянисто-серые облака … Ненастная погода богата звуками, они все – общий шум, но где-то близко разъединяющийся на шелест листвы, струйки-звуки ветра , крик одиночных птиц, какие-то далёкие и глухие удары … Иногда к позднему вечеру небо становится ясным , и сероватый ветер стихает Ночью – всё неподвижно. Перед рассветом клубится туманом утро, а с бледно-синего неба ещё смотрит бледно-жёлтая луна … Перед восходом солнца вновь наползает мгла, и незаметно рождается новый серый день * * * Рано поутру безмолвие; под облачным небом долго сохраняется тонко-темное освещение воздуха, но видно все хорошо. Улицы в деревне пустынные, окна в избах темные – всё неестественно для тебя: рождение дня ты подсматриваешь. Поздним утром ветрено и ярко от солнца. После полудня всюду тепло, шум и звуки деревни оканчиваются близко от тебя. К вечеру общий шум, стоящий над теплом, и все слышно; повсюду в воздухе рождаются струйки прохлады. Скоро ночь, а сейчас на западе открылось небо картиной заката — явление.. Рано утром пруд – светлое с неровными краями зеркало. Повсюду от берегов – зелень, ещё сизая от росы … Ещё не так ярко, как поздним утром, свет солнечный уходит на преодоление звучности воздуха , а звуки всюду в деревне с прудами и оврагами имеют цвет и запах … Прохладно; над дальним лесом стоит низкий туман. Близкая тень серая и мертвенно застылая от однообразно рассеянного света. Под солнцем тень скрыта блистающим воздухом – хрустальным пузырём; а далее , воздух до горизонта пронизан тончайшими также блистающими линиями … Лучи солнца , касаясь каждой, словно рождали утренний звук и запах Скоро-скоро и незаметно искрящееся свежестью утро сменится мягкостью шёлковых тонов настоящего дня, растворится звучность… Начало ветреного дня предстаёт свободой в смене резкости близких и отдалённых предметов. Пруд – замкнут в себе волнами … После полудня зной: волнистыми движениями смывается горизонт, яркое небо принижает взгляд… К вечеру – тепло ещё висит над землёй, но даль уже резкая. Вечер до сумерек – долгий. Тепло дня на освещённых местах, на пыльной дороге, но более сохраняет тепло пруд. В его недвижной воде – отраженье зелёных берегов и последних лучей солнца , отраженье тёплого неба … Долгие летние сумерки незаметно переходят в ночь, и тонко мчится прохлада над темнеющейся землёй, и утверждается тишина, мгновенно доставляющая нам любой случай… Великое время ! великое время – день и ночь на земле * * * С рассвета до позднего утра дождь и ветер; ветер мчался темными стайками по озеру, шумел в ставнях избы, гудел и выл в проводах. А как тени туч летели по земле — неуловимо. Холодное лето. Холодно то, что вокруг, перед изгибами и зелено-стальными пятнами холмистой местности. К этим грязным дорогам, к деревням, окруженным низкими темными облаками, сколько запаха идет, сильного, свежего. Сколько ветру остается здесь в деревьях, вокруг. Только такая земля, суровая, с бегущей под ветром водой, могла родить людей. Ветер мчится темными стайками по озеру, шумит в ставнях избы, ветер шумно проходит сквозь старый сад, затихая и нарастая до беспрерывной заполненности, так что шум в зелени являл как бы начало и конец всего, что знали мы о мире окружения. Сегодня гулкая ночь темна, с редким дождем она сходна с осенним запахом мокрой побуревшей травы да всплеском воды. Небеса и еле проглядываемая местность сейчас бегут сюда, мчатся прочь… и плавают вдали единым проникновением запаха живой земли… и заодно с ними — ты. * * * Перед восходом солнца, когда краски однообразны серостью и свежестью, вода в небольшом озере струится широкой гладью, бежит, обгоняя взгляд. Подробную в движении воду не нарушает даже ветер, но трогает деревья, лицо серыми рыхлыми порывами. Днем из-за синевы неба солнце слепило глаза. На реке ветер дробил плоскость воды на тысячи мелких волн и тысячи оттенков синего и голубого отражения. Зрелым днем в поле открытом свежесть открытого воздуха и знойное касание солнца. Ярко, но краски дня залиты теплом, дальше, у горизонта — тепло замыкает местность. И так всегда в поле: и зной и свежесть. В преддверии осени и жаркие дни пронизаны прохладой, прохладой до земли, прохладой, влекущей к простору, открыто уносящей твои мысли вместе с запахом прогретой земли.
Так много от нас может уйти и потерять ценность, как вдруг осенняя тишина на редких листьях да налет желтого тепла на них заставляют забыть прежнее состояние, и мы в изумлении перед осенью. * * * Осенью с серым широким небом и близким ветром, побуревшими травами и листьями и ждущими чего-то сверху силуэтами деревьев, воздух прозрачно сер, а мысли быстры. * * * Поздней осенью солнечные дни трудно объяснимы чистотой неброских красок, необыкновенной прозрачностью воздуха. И освещение ясное будто наступает в том мире, которому ранее неведомо было солнце. Воздух настолько чист, что подхватывает взгляд, удлиняет, и мы легко-легко следуем изгибам местности, все предметы с нами, и легко нам. * * * Безоружен я при прямом пути к природе, но все, что видел, обладало огромной объединяющей силой, оказывало такое чудодейственное влияние, как отношение к любимой. Часто чувствовал я неостановимое желание найти главное, но маленький кусочек земли оставался недосягаемым, казался чудом. К миру природы я был вечный путь. * * *
Из книги «Жизнь и смерть»
По каким законам установился этот маятник? Как творил (в буквальном смысле) пространство свет? Все — когда-то, но и сейчас — как? И вот уже ритм этот одно из условий нашей жизни (главное?), ритм этот в живой природе, ритм этот — в нас. Сжатые до самых своих пределов (пределов каких? пределов для наших органов чувств?) темнота и свет — ночь и день, словно сами по себе. Что устанавливало эти пределы? значения какие они имеют для природы нашей? природы сознания? Начало нам — здесь. Чья поэзия расскажет нам об этом? Интересно, за наше, человеческое время, свет и темнота испытали эволюцию? Все ли проще в мире том, быстром, неживом? Проще — жестче? А свет солнечный в радость нам, свет сумеречный наступающего или уходящего дня, свет яркий или странно ровный, свет диктует нам сомнение или уверенность, свет ненасытен, как ненасытна сама жизнь. Видеть нам — словно жить. Темнота — отдых? усталость? Что темнота нам? Мера? Прекрасно рождение дня и ночи, прекрасно само течение времени, да как часто способны мы видеть красоту? привыкая и к заботам своим, ближним и дальним, привыкая к красоте самой, не замечая ни красок, ни тесноты событий. Почему большую часть времени мы вообще не видим (не чувствуем) красоты? а в меньшую словно отхлебываем какие-то резкие для себя установки? Почему все так? Лишь редко, лишь иногда мы словно впервые видим внеш¬нее, видим красоту. А ведь вся жизнь наша «проходит» через мир внешний, через ночь и день, проходит бесшумно и невидимо, проходит дерзко — единственно и изменяя все вокруг, и всю жизнь мы сохраняем удивление от природы дня, зависимость, — странную связь! Эта связь поэтизировалась в традициях, рождающихся и видоизменяемых, эта связь определяла искусство человека, эта связь поражала и поражает легкостью картин, ситуаций, легкостью какой-то свободы: все богатство земли раскрыва¬лось перед нами целостно и глубоко, и мы никогда не чувствовали подвоха, обмана в виденном, всегда чувствовали невыдуманность природы дня и ночи, невыдуманность своего собственного состояния. Что день нам сам по себе? свет его, воздух его? как соприкасаемся мы мыслями своими — с ним? сейчас и тогда — всегда? Как зависит внутренний мир наш, принимающий форму бесконечности, от мира реального, бесконечность которого принимаем мы только умом? И не пересказать словами красоту этих мгновений Вселен¬ной: дни и ночи в разные времена года, дни и ночи в одной и той же природе, дни и ночи на границе своей друг с другом — и без края, и все это движение (замедленное?) — нам, все это сочетание множества условий — нам (физических условий!). И все — образец, все — то, чем не можем никак насмотреться, надышаться, все — родина наша, родина — нам. Ночь и день — великие противостояния друг другу, день и ночь — великие противостояния нам. Уже — нам.
Кажется тогда, что в каждом конкретном случае в неуловимые доли секунды перед нашими глазами рождается и умирает пространство, и от этого оно кажется составленным из мельчайших и математически идеальных равных кусочков. Взгляд твой уносился словно сам собой во все его точки, а мысли твои замыкались на заботы земные, на заботы, связанные с земным. Пасмурность ограничивала или направляла твои фантазии, она буквально обуздывала твою непомерную умственную силу, да ты и рад был, тебе было хорошо и уютно. Не является ли пасмурный день вообще естественным «ограничителем» каких-то наших возможностей (может быть, и разумных)? День такой ставит все на свои места: человеку — «человеково». Пасмурный день не искажает, не вытягивает (!) внешний вид предметов, он не провоцирует на какое-то смелое или неоправданное обобщение, он оставляет все таким, какое оно и есть на самом деле. Это объективность? подобие равновесия? движение к равновесию? Равновесие всего на свете, ибо совершенно ясно, что солнечный день это неудержимый приток внешнего. Пасмурные дни различны не только по временам года. Поражает любой такой день, например, летний, с редким дождем, когда спокойная зелень упруга, а мягкая земля вбирает в себя весь дневной шум, когда тепло с тобой, а мысли — о чем-то полнокровном, насыщающем, но родном и понятном, когда уют подразумевался не только в твоих мыслях о доме или просто крыше над головой, а в чем-то неизмеримо большем, и когда местность вся словно «ожидала» какого-то события. Одухотворение местности трудно было выразить, может быть, она в кротости? хотя каждый фрагмент, каждый признак восставал своей независимостью, своим напряжением. Незабываем и зимний пасмурный день, например, в морозную погоду какой-то цепкостью, жесткостью, «безразличием». И ты «выбираешь» мысли, «основанием» своим, рождением своим, теплотой своей не отпускающие непосредствен¬но от всего, что вокруг, от всего, что давным-давно с тобой — от памяти. А твоя задумчивость, неопределенность в тех же мыслях не более как твоя неповторимость, индивидуальность. Все равно ты с чем-то земным. Конечно же, легко «прорываешь» ты эти метеорологические условия, и при любом состоянии природы ты волен думать о чем угодно. Но не станет же никто отрицать подобное влияние, пусть в малой, незначительной степени, которое вполне достаточно для становления нашего сознания, имея в виду колоссальную толщу лет его истории. Дух твой, обнимая землю, принадлежит тебе: но естественен ли его полет над землей, когда видна только она?
Из работы «Милетские постулаты»
Это — макроритм единственных для нас земных условий. Не подозревая, мы купаемся в богатстве дней и ночей; давным давно определились многие подобные ритмы напряжения. Какого? . Словно свет и тьма вращают необъятную Землю, или все это порождается более глубокими причинами, но нам, на окраине мира — уже богатство развернутое (и бесконечно «свернутое»!): многообразие тепла и холода, но многообразие, не отпускающее от себя возможность существования жизни; многообразие движения и покоя, — движения волн и воздуха, вызывающего буквальное ощущение времени, — движения живых существ, так необъяснимо-понятных, — многообразие уюта и давления открытого пространства. Мы чувствуем и шум дали, и тишину — все напряжение этого колоссального и прекрасного ритма, и случайные звуки ближнего окружения нам кажутся неестественно громкими и резко очерченными. Да и тишина нам кажется или одухотворенной, или имеющей какое-то промежуточное, временное значение. Постоянно в днях и ночах мы ощущаем жажду их видеть, неосознаваемую: природа наша направлена вся на какое-то дополнение — то ли мы должны что-то получать, то ли отдавать должны. И свет и свежесть! Открытый день, открытые сумерки, открытая ночь — наполняют и не могут наполнить наше. сознание (!) живительным смыслом — смыслом целостности, непонятной и единственной для существования нас самих. Вдох воздуха, свежесть ветра, свобода открытого пространства для нас — эквивалент жизни и не только в биологическом смысле, не только физическое условие, но и социально наполненное направление, направление, обуславливающее Разумные особенности (в самом прямом смысле!). Дни и ночи это тот естественный ритм, который обнажает бесконечность богатства нашего взаимоотношения с окружающим миром; и то богатство прежде всего в немногом: лишь в смене освещения; и то богатство прежде всего в изменении пространства, которое читается каждый раз иначе, которое словно пульсирует в наших ощущениях (перед ощущения¬ми ?), и такая тренировка наших органов чувств за исторический (геологический!) срок не могла не сказаться на природе нашего внутреннего мира. Это система — природа дней и ночей, система земных ритмов, с одной стороны, и природа нашего внутреннего мира, с другой, — находит свой выход и должна находить в эстетике строящегося пространства, где не будет драматических противоречий нашего и прошлого времени. Дни и ночи! Ваша непридуманность, ваша «лечебность», ваше течение, к которому мы естественно возвращаемся из человеческих традиций, если хотите, — припадаем, ваша поэзия, которая звучит неосознаваемо для нас в нас же самих — вечная основа и вечная цель нам… А движение уже давно в нас самих.
Странно, что люди сумеркам не придают особого значения; между тем, это великое время кажущегося смещения расстояний, время «растворения» цвета, да и время само словно отстает, а ты забегаешь и забегаешь вперед (!). Сумерки это глубина света, глубина пространства, это, если хотите, бесконечность его, — и не где-то, а рядом, и мы от этой бесконечности в недоумении, мы не можем ее постигнуть, она странная, эта бесконечность есть что-то максимально общее, чуть ли не абстрактное, и одновременно предельно конкретное. Сумерки это всегда и твоя память, память рядом: это твоя инерция, провоцируемая внешним миром: это сконцентрированное время, пульсирующее только в тебе (оторванное время!). Это прекрасный (волшебный) излом природы, который мы чувствуем, ибо он вызывает в нашем сознании ощущения двойственности, необычности происходящего: «дергаются» ощущения времени, ощущения пространства. Почему? Природа рождается и умирает не в отдельной точке: может быть, и того самого «взрыва» и не было; природа возникает и исчезает всюду — в мириадах точек, она «стягивается» везде с исчезновением света, или, напротив, «разбухает», взрывается с исчезновением света, заполняя (?) пространство. В таком случае время — не противопоставление пространству, но характеристика природы; но и пространство — не пустота, а уже организованная «решетка», уже пронизанное миллионы раз поле; в таком случае пространство не просто природа, но память ее, восстанавливающая всякий раз ее структуру, развитие. А сумерки? Это лишь прекрасная имитация всего этого, лишь отдаленный след. В тысячах деревень к вечеру и к утру наступает время великое — редкое, несмотря на мерность повторения, по красоте: тишина сумерек летит над оврагами и околицами сел, над садами и улицами — под синей или пасмурной свободой неба, летит сквозь тебя; тишина сумерек громкая в каждой мерцающей точке вокруг, прохладная и ненасытная; тебе кажется, что ты всюду — приближен ко всему, но и бесконечно отдален: сумерки это лишь еще одна параллель осознания в неживой природе — его предварение, его несопоставимое по толще тысячелетий опережение. Другая параллель — отражение водной гладью. Увлекает серая взвешенность сумерек, плывут в сумерках очертания предметов, а сами предметы словно начинаются подле ваших глаз. И всюду — свежесть, всюду спокойное и необратимое движение: что-то непротиворечивое происходит вокруг, необходимое самой глубинной твоей сути.
Из книги «Природа»
День дан нам, просторный, свободный, замкнутый, быстрый и бесконечно медленный. День дан нам, как дано все в этом мире: а мы живем своими заботами и не можем вырвать¬ся из них. Когда в свое мироотношение мы на равных правах будем «включать» и природу дня? Отвергая день, мы «отошли» даже от язычников, которые почитали составные дня, вообще ритмы природы. День — это свет вольный: смотреть бы и смотреть. День — это «оптимальный» вариант нашего соотношения с миром — это пространство активного поиска, пространство сознательных решений; и основные человеческие традиции привязаны к дням. Да и природное наше формировалось к дневному образу жизни. А свет — связь, связь со всем мгновенным простором, связь, «построившая» сам воздух, само небо, всегда олицетворяющая для нас духовное; свет терзает, истязает землю, и земля отвечает жизнью. И все — днем, хотя день физически «не может» обходить¬ся без своего антипода — ночи (?). К этому ритму мы и привязаны, этот ритм мы и обожествляем. А день нам слишком «известен», известен своей тяжестью, бесконечностью, ведь он — «свидетель» всех наших страданий, но и легок день, быстр день — при нашем успехе, радости. Но более всего я задумывался о собственно его физической природе, о влиянии этой природы на какую-то нашу «мета¬физическую» сущность: нет, не астральные причины интересовали, но связь, где «мы» были равны, где человеческое определялось нами самими. День — это свет земной, свет цвета ближних и дальних предметов, а сам свет явно соединял всю воздушную «разбросанность». У света было столько тайн, и, видимо, одна из главных для нас — небо. Такое богатое объемом, движением, неопределенностью или глубиной, огромным холодом или свободным теплом, неожиданным именно свободой даже летом. И каждый день, действительно, замыкался только одними ему свойственными характеристиками; разве можно забыть осенние дни, с блеклыми красками распластанных во время дождя листьев на земле или теми же красками осенних листьев, но чистых, летучих и рвущихся в свободу неба даже при легком ветре? Разве можно забыть это течение летних дней, долгих, звучных от рассвета до утра, с солнечным небом, с текучим временем к вечеру — до самых сумерек? А зимние дни заполнены: то искрящимся едва видимым небесным потоком мельчайших льдинок перед далеким светящимся солнцем, то прячущейся в каждой точке неба серой и холодной пустотой, а то вдруг тонкой голубизной, почти желтой — от солнца и пушистых снежных полян. И звенит день весной звоном тающего снега, звоном далекого пения птиц. Любой шум, любой звук весной прокатывался, затихая, к горизонту, и от горизонта, изменяясь, возвращался. День.Сколько он дал нам, сколько сохранил в себе! Я же немного боялся его, боялся невозможности рационально распорядиться его временем, боялся усталости, фальши в себе. И упускал мгновенья, часы, дни, упускал Великое время осознания.
. отчетливо и резко видимые земные предметы просторным и свободным днем незаметно приобретают силуэтность, небо, низкое и движущееся — в облаках или ясное, также незаметно теряет где-то «вверху» светлоту, а сам воздух наполняется «тяжестью» взвешенных над землей прозрачно – темных точек. В сумерках вокруг также видно, но видно — уютно, и вокруг теснота, и она рождается отовсюду и сразу, и теснота серая, теплая даже зимой. Во все времена года сумерки одно из лучших состояний природы. Они. цветные. Будто цветные, но цвет, оставив буквально мгновенье назад лишь след свой — белый?, уже исчез. И странность в том, что мы будто все помним это, чувствуем это. Физик объяснит нам этот эффект, но одно дело — знать, другое — переживать. Сумерки вообще парадоксальное время: его привычное ощущение нами «сбивается»: то ли мы отстаем от его хода, то ли обгоняем, и оно уже «за нами», а вот и «настигает» (!). Вслушайтесь в себя, всмотритесь в окружающее при сумеречном освещении — естественном, без суеты, и лучше где-нибудь в деревне, и вы согласитесь. В летних сумерках я видел торжественность: тишина (можно пофантазировать) звучала музыкой Вивальди или Генделя, а может быть, музыкой века XIX, тишина поднимала весь ландшафт, с селениями, деревьями, рельефом, со случайностями, и тишина, звенящая, уносила все ввысь. А вокруг «являлась» всеобъемность, всеприсутствие (но кого? чего?), или, наоборот, какая-то твоя растворенность, ты словно был одновременно и подле каких-то отдаленных предметов, событий. В сумерках немедленно «вспоминалось» то, что говорили тебе когда-то и в детстве, и позже: сумерки спрессовывали информацию, но информация от этого вовсе не становилась скомканной. Память соединяла прошлое, «прогнозировала»: тебе было хорошо потому, что органично чувствовалась твоя причастность к жизни вообще (!), и что-то уж чересчур родное словно «отбиралось» от тебя — без боли, естествен¬но. В сумерках ты жил, переживая и момент, и «вечность» — свою прошлую жизнь. Ну когда еще ритмы природы подарят тебе подобное состояние? Сумерки не «навязывали» свою трактовку видимого и вспоминаемого, как, например, день или ночь. Нет, сумерки не провоцировали — пробуждали. И торжественность, и «музыка» этого времени — все было из души твоей. Совершенно незабываемы сумерки весенние — сирене¬вые, влажные, густые, часто со снегопадом (а это вообще картина идеальная). а зимой сумерки наступали рано, и мы не успевали их «осознать». В сумерках интересно ощущение самого наступления темноты: «порциями». Смотришь, смотришь на сумерки, и вдруг отвлекаешься, о чем-то задумавшись, и уже видишь картину иную — более темную, ту же самую, но темную мгновенно! Традиции отдыха людей, может быть, фольклора, создания легенд, естественно, традиции прошлого, наверняка во многом определялись под действием этого волшебного времени — времени каких-то переоценок, вообще оценок. А состояние оценки — это состояние творчества, ибо определяешь ты свое отношение к чему-либо. И сумерки, подгоняя или замедляя время, обнажали в нас эту способность. И хотя бы этого одного разве недостаточно, что бы с трепетом ждать их?
Вдруг оказавшиеся вдалеке от селений, ночью, как воспринимаем мы свежесть или прохладу невидимого свободно¬го неба, земную тяжесть без каких-либо ориентиров? как «чувствуем» мы себя — свою «жизненность», вытесняют ли мысли о привычном мысли о другом — отстраненном, возвышенном? А где-то постоянно прокатываются неизвестные шумы, кружась и затихая, проносит слабый ветер непонятные звуки, слабые, как выхваченные буквы из неизвестных слов. А ты в пути? Тогда «пересиливаются» инерцией человеческих традиций и чувство отстраненного одиночества, и какая-то торжественность. Ведь, несмотря на темноту, — еще более «темнеется» земля, а небо — как след угасшего пламени еще сохраняет его направление: какие-то атомы еще стягиваются к недоступной ни взору, ни воображению выси. В таких редких ситуациях я всегда отмечал для себя странные ощущения и странные мысли: поражала таинственность темноты в природе, поражался собственным чувствам, что будто бы находился там, где не «должен» был находить¬ся, что осознавал то, что «не положено» было. Резко активизировалась позиция почти безрассудного противостояния всему природному, земному, но без людей: ну что ты можешь сделать без других, их знаний, их памяти, умений? Близкое подобному впечатлению «навязывала» ночь лунная: свет луны словно указывал только ориентиры земного рельефа, и словно чужие. Ночью мы были в чужом времени (?). И при бодрствовании, и, тем более, во сне — в сновидениях. Вот такое странное чувство. Правда, я не боялся этих, скорее предчувствий, да и не «отрывался» от человеческих «обязанностей», но осознавал ночь (без какой-то явно ночной работы или просто срочного дела, которое прихватывало ночь) с непонятной странностью — со страхом? нет, страх был, но какой-то «захватывающе-приятный» или злой, не знаю. Темнота — почти синоним неизвестности. Странность была как раз в неизвестности неожидаемой (роковой? но здесь рассуждение уводило бы к литературности, подражательности). Неожиданная неизвестность для меня была «дур¬ной» — неправильной, несправедливой, не должной быть: ее-то я и боялся. Я хотел «проскользнуть» между знанием о том, что неизвестность может быть, но не должна, и собственным чувством, что она — рядом, что вот-вот что-то случится, но, может быть, и не будет. О, эта темнота посреди земли, безлюдная. А природа ночи, действительно, была удивительной — и при непогоде, — разрывающем воздух ветре и давно уже безразлично ощущаемом дожде; и спокойным безоблачным временем, когда летом теплая ночь словно удерживалась уже струйчатой прохладой земли, и звезды в ночи едва просвечивали, а зимой ярко и крупно сияли, и небо, наоборот, отторгалось от земли. Луна изменяла содержание и течение ночи — довлела над всем. Ночь «домашняя» имела также много особенностей, не связанных с человеческими традициями — конкретной работой, отдыхом. Мы забывались буквально, «подчинялись» времени начисто: и наш мозг проецировал бесконтрольные, но в высшей степени правдоподобные видения: что значили они? Какая загадка спрятана вообще в темноте? в ее земном проявлении — ночи?
Из книги «И звук, и свет»
День, как и вся свобода, от неба, день — небесный, день — свет. Привычен день, заслоняя от нас тайны свои. Уменьшает день природное наше и не слышим сердце¬биение свое. А свет — действие! скорее, скорее дать ответ, и уже тяжела традиция, неприподъемна память. И разумное наше — лишь как прямая линия. День — действие, действительность. День — спасение, ибо связаны с миром мы через действительность: день должен быть, если бы его не было; день связывает во¬едино все возможности, все вероятности, ибо единство фиксируется лишь при свидетеле: свет нам есть доказательство единства, свет нам представляет все доказательства. И как же богат день! Как играет небесное пространство при свете, рождая в сущности все, что есть на земле! В проблесках разорванной ночи и рассветных мгновениях прячется начало дня: начало дня летом до позднего утра нежится в прохладе низин и гулком воздухе над оврагами, начало дня скрыто в тени, вдруг в свежести дали. Ненасытен день открытый, где краски, где ветер, где движение, ненасытен день, потому что память, традиции — все живет днем, изменяется: а мы жадные зрители, мы сами острие времени. Устает день быть, но усталость его — рождение нового. Какая действительность рождается? где в ней твое место? А в собственно дне и в суете твоей словно рассыпаны своеобразные точки «стягивания» к чему-то неясному, таинственному, но важному! но сильному! которое обходим мы, которого, может быть, боимся мы. Ведь одно Слово губит нас, одно-единственное Слово, один миг губит действительность, один-единственный миг. . а бежит каждый день, развертываясь бесконечным богатством, обнажается день: а мы прочесть его тайны не в состоянии, лишь иногда, лишь изредка в нас неостановимое желание, даже жадность знать. И большей частью день чужд нам, день сам по себе, день самодостаточен? Не успеваем осознать мгновения дня: больно, неспокойно. И тревога долго не отпускает тебя: какой мир перед тобою? — и уходит он от тебя, и страдаешь ты от одиночества. Небеса огромны, даль влекущая, вдох необходим, — отчего же напрочь забываем мы это? . и вдруг летний день (день?) к вечеру вырывается вверх зеленой прохладой, агрессивной — за домом, в низине, подробной, теплой прохладой: в уже темнеющем¬ся пространстве ничего не было от жаркого грозового дня.
Странно, что это долгое время — словно инерция для нашего ума: живем собственными заботами, живем днем, памятью ушедших дней, ожиданием новых. Собственно, не только природа сумерек не замечается нами, но и природа дня. . Гаснет чистое пространство! Рождается утром! великие и торжественные моменты для природы, для тебя протекают в свободном небе: взгляд повисает в воздухе, наталкиваясь на невидимые преграды; пространство слов¬но. уменьшает тебя в миллионы раз, отчего само становится бесконечно большим даже непосредственно вок¬руг тебя. Но и становится застывшим даже в ветреное время — звонким: музыкальным? И Я твое словно воз¬вращается (как это выразить?) к чему-то объединяющему в мире. И одновременно ты словно вокруг всего здесь на Земле — ты сам объединяешь все. Странно, необычно тебе! Сумеречное время — время после захода солнца, это время до восхода солнца, это и ночное время: это время тяжелое, медленное, это время крутящееся. Да, собственно, это ты живешь инерцией в сумерках, но — сам свет? Странно, необычно тебе. если внимателен ты ко всему, что вокруг тебя. Природою своею ты «нацелен» на свет; с уходящим светом ты как бы задерживаешь его в пространстве взгляда, — не выдерживаешь, пытаешься «задержать» его более темный вариант, и тот же результат. И осознаешь «толь¬ко» эти ступени собственного восприятия. Природою своею ты «помещен» в таинство жизни: таинство рождения и смерти воспринимаешь словно со стороны. Что сумеречное время? время противостояния, время уютной тесноты, время осознания, ибо смена освещения? И сумерки — приглашение понять себя, понять мир, в котором мы живем, сумерки — время обнажения тайны жизни. И странно, что такая огромная часть дня и ночи остается за пределами наших мыслей. Но как прекрасна в сумерки музыка неподвижного и звучного пространства зеленых низин, когда летняя разнотравная прохлада застывает над серебром серых красок: а вверху еще голубое легкое небо! вверху еще стремительные бесшумные птицы! Еще день, а уже над низинами лучшая в мире тишина, едва прорисованная прохлада и оглушительный стрекот насекомых. А зимою чистота красок сумеречных снежных отдалений и рождающиеся звуки от движения холодного или морозного воздуха сами по себе творят тайны. И как нужны они! Как нужно нам знать, что ум, что ясность могут быть лишь в оправе чего-то возвышенного, недосягаемого, прекрасного. Вечного?
Огромное зимнее небо с желтым и спешащим сквозь разорванные облака месяцем, отрадная прохлада летом с силуэтами домов и деревьев и льющимся лунным светом — это ночь; морозная и звездная над снежным скрипом зимою, темная, с запахом сухой или мокрой земли осенью, звучная и короткая летом, насквозь лунная и соловьиная весной, — все ночь. Любые мгновения ночи, так же велики, как мгновения дня. Нам же ночь более таинственна, потому что мы знаем ее меньше. А ночь странная — все время кажется, что она чужая, непонятная, привнесенная. может быть, только исключая звезд своих — границ, или вынужденная, и ее должны мы терпеть. Древние люди боялись солнечных затмений днем: вдруг опускающаяся ночь словно отрезала все жизненные подробности. Тревога эта остается в подсознании и поныне. И ночь огромна, всюдуприсутствующая как день, дол¬гая; и долго-долго готовится ночное время, так же как и долго приготавливается день. Отчего в жизни нашей не обожествились эти великие явления — День, Ночь, Времена года? Ведь физические пределы их даны нам, пределы, в которых появилась жизнь, проявилось сознание? Ведь ритмы эти обросли технологией какого-то повторения в нашем внутреннем мире, проросли жаждой соединения с первоисточниками; жаждой возвращения в породившее нас лоно? Ночь огромна исчезающим всюду светом: зимнее небо со спешащим месяцем обретает новые дальние просторы, небо летнее переполнено звуками жизни и шумом пространства, небо осеннее — запахами и вкусом, то небо осеннее, серое, непросматриваемое все возвращает и воз¬вращает к какой-то сладкой суете. Отчего так? И огромна весенняя ночь, с льдинистыми или грязно-снежными краями, с заморозками, а то уже с темной еще землей, сырой, но вот-вот проявляющейся зеленью, распускающимися древесными листьями, и вот уже начинаются ночи соловьиные, ночи, переворачивающие все сознание твое: пение столь громко, что пронзает старый деревенский дом, пронзает сон твой. и в торжествующие лунные минуты или часы ты вдруг выходишь к сизой в лунном свете зелени, к медовой прохладе неба и смотришь и смотришь на луну. смотришь вокруг. Что же это за время нам, людям? какая объясняющая мелодия звучит? И для нас ли она? . и когда-то Глюк сочиняет мелодию: выбирает! Ночь — состояние неба и всего на Земле. Даруется нам ночь.
Из книги «Арабески»
Нет большего контраста, чем беззаботно отдыхающие люди в лунную ночь и воспринимающие луну лишь как деталь собственного отдыха. . а луна сияла — открытая, недоступно далёкая, безмерно печальная, луна смотрела на землю, заливая её до горизонта печальным светом, и словно тайну какую-то несла с собой. Какую? . летняя низкая лунная ночь шумная, звучная, таинственная; и кажется, что дышишь ты насквозь шумным воздухом, темным, силуэтным, не дышишь — пьёшь. летняя лунная ночь прохладная, прохлада. в отдалении, прохлада застывающая. а свет луны — торжественный, замирающий, медленный да и время это всё — медленное, словно земное быстрое время, не замечаемое тобой. встречаясь с лунным светом, — замедляется: от этого необычно! луна замедляет твоё время! поэтому на «острие» времени «скапливаются» бегущие мгновенья, и вот уже ты не на «острие» времени, но на поверхности времени, открытой лунным светом. а «времена» всё прибывают и прибывают! какое-то торжество, чьё-то торжество вокруг, а ты не можешь быть непосредственным: ты постоянно «оглядываешься» на собственное прошлое, да и вот оно, рядом! . времена выстраивают печальную поляну, всё увеличивающуюся /низкая ночь потому, что темнота только вокруг, а поодаль словно светло.!/ . низкая летняя ночь, а там, далеко в небе, бледные звёзды да редкие облака, то седые, то чёрные, и всё тот же печальный и разреженный свет луны. А зимою уже высокая луна, и ночное небо уже высокое-высокое — видное! — видное от самой заснеженной земли, видное всё с тем же застывающим в пути встречным лунным светом, а темнота, должная быть, вытягивается куда-то в невообразимую вышину, к горизонту, и поэтому зимней лунной ночью — светлее, зимней лунной ночью сам ты кажешься себе — меньше /!/, поэтому вся зимняя лунная ночь — объемнее, просторнее, да и луна в холодном небе кажется меньше, а «печаль» её — недоступнее
* * * Открывается земля со всем живым — луне, и безотчётно, подсознательно, человек обращает мысли к себе, к оценке себя Открывается земля лунному свету и беспокойство с нами, настигает неожиданная и непонятная самооценка, а она, оказывается, «требует» как-то иначе «обращаться» со временем. Как? и какая самооценка? Безмолвный свидетель луна, свидетель наших помышлений и действий, луна — великая спутница на нашем пути. И луна, и водное отражение всегда несли с собою что-то совсем-совсем новое — для нас. Что?
Из работы «Этюды о сознании»
202. Холодным летом под бескрайним ветром, под блистающим солнцем полощется тёмная громада листьев на дереве и сверкает бликами: движется день облаками, солнцем. День безразличный ко всему человеческому, сознательному. В живой и, в «особенности», неживой природе всё безразлично к человеку. Природа, сотворив человека, вбросила его в мир. Неподготовленным? Я же, который год, даже десятилетия, всё ищу что-то родственное, родное его сущности. Мне казалось, что человек не может быть один. * * * 249. Зелёная громада леса «хороводным» солнечно-зелёным и тёмно-зелёным колыханием передаёт мельчайшее изменение необъятного неба: Его дыхание всем нам – жизнь Я знал, что рано-рано утром в таком лесу в спокойное время – гулкая тишина, громкая тишина * * * 263. …огромная земля, необъятен день под палящим солнцем, и всюду – спешащая или незаметная агрессивная жизнь,… и будет отрадная и таинственная, кажущаяся бесконечной, ночь — с небесным – живительным – куполом неба и высоким безразличным месяцем… И на этой земле есть мы, Наблюдатели, свидетели (?), осознающие и земные ландшафты и самих себя, и свою неотрывность от неопределяемого (?) целого, и своё одиночество – бездну, Ничто (?) * * * 296. Яркий солнечный день и голубой холод неба – преддверие осени. Кажется, что внутри воздуха темнота Что-то в природе дня уже утрачивается: ещё зелёная листва на деревьях, ещё на освещённых местах тепло, но какая-то чистота, какое-то Начало всюду… И в тебе. Запах сухой земли. Контраст между холодом воздуха и жгучим теплом солнца… сознание не только фиксирует данное качество дня, но и «задумывается» о смысле этого качества * * * 386. Тёмным осенним утром долго сохраняется неопределённость состояния; рассогласованная инерция твоих внутренних установок, м.б., и сновидений, и твоих почти машинальных действий, в конце концов, выводят к ясному восприятию «времени» и «пространства». Но я заметил, что так было и сорок лет назад: тёмное начало твоей сознательной жизни спокойно дискомфортно. Основанием своим человек помещён в какой-то хаос. И основанием своим мы имеем перевёрнутую пирамиду, т.е. пульсирующуюся и изменяющую свои координаты точку, потому что при ясном мироотношении твои взгляды – космос. * * * 512*. Отражение (водное) достраивает пространство, увеличивает, открывает его – в сумерках – светлой бесконечностью и необычно тебе! Потому что в такое тихое время наше неуловимое Я «теряется» в оценке виденного, теряется в ориентации: внешний мир словно продолжает внутренний (!) носим мы в себе самих какую-то бесконечность, странную, а водное отражение напоминает о заблудившемся пространстве (!) уже в нашем сознании, и «Я» не может сразу идентифицировать его: внешний «двойник» отвлекает, завлекает…В каком «свёрнутом пространстве-времени» живём мы? Иллюзий? но мы не согласимся с этим. Водное отражение не просто отражало небесное состояние дня или вечера, но усиливало его, «добавляло» что-то нам понятное, но вместе с тем боязное: в эстетике отражений читалось чужое и самостоятельное (?), мы же, инстинктивно, не хотели «отступать», мы хотели быть оставаться самими собой… * * * 513*. Сумерки – ещё одна «параллель» какой-то технологии сознания (осознания?) в неживой природе, его «предварение», но, конечно же, несопоставимое… «Отстаёт» время в сумерках, и мы чувствуем это, и странно нам потому. Это несомненный «излом» природы, но – обусловленный (?), видимо, физическими (глубинными) свойствами. Наш измерительный прибор (мозг) не «совпадает» со временем освещения… Пульсирует пространство в сумерках, рождается пространство-целостность… Сумерки не «навязывали» свою трактовку времени, они – пробуждали…Т.е. ты жил как бы автономно от внешнего времени, ты словно летел над пространством земным, вбирая его музыку. Ты был свободен и опьянён той свободой (Вивальди или Гендель, наверное, писали свои концерты в сумерках)… * * * 676. День и ночь! Этот ритм света и тьмы, эта земная физическая «фактура» определила границу нашей жизни; другая граница – между теплом и холодом… Вот откуда человек, его не проглядываемые истоки. А всё остальное – потом! * * *
