Осени не будет никогда
Аннотация: Новое произведение известного писателя Дмитрия Липскерова убеждает — перед нами особая форма русского романа. Писатель смело экспериментирует с жанрами, сочетая латиноамериканский сюжет с русским фольклором. Гротеск и фантасмагория размывают границы обыденной жизни, и главные герои — московские менты, красавица-психиатр, фээсбешный полковник и художник с мировым именем — оказываются вовлечены в водоворот невероятных событий. Трагикомизм, гротеск, оригинальность и жизненность каждого действующего лица сближают творчество Д.Липскерова с такими литературными именами, как Г.Г.Маркес, М.Павич.
Не успела лысая голова показаться из канализационного люка, как маленькая, скрученная в пружину антенка, прикрепленная к самому низу крыла рефрижератора с финскими номерами, будто бритвой отсекла с черепа большое белое ухо, протащила его десяток метров и, разогнувшись, запустила орган слуха в пространство. Шофер-финн, не заметивший сего казуса, продолжал жать на газ, обоими ушами слушал приемник и грустил от странной русской песни, в которой не понимал ни слова, лишь интонацию одну чувствовал — грустную и слезливую, отчего самому хотелось завыть и в прорубь с головой. Но в Москве зима стояла теплая, льда на реках не навелось, да и финну скорее нужно было попасть на базу, где предстояло выгрузить молочную продукцию фирмы «Валио». После разгрузки, запасшись пакетом со знаменитым плавленым сыром и бутылкой шампанского «Вдова Клико», он должен был прибыть на квартиру жены финского атташе по культуре, где предаться с ней тому, для чего рожден каждый человек…
Тем временем, отсеченное ухо по какой-то странной траектории влетело в форточку семейства Шашкиных и плюхнулось в кастрюлю с разведенным для блинов тестом. Был первый масленичный день, солнце било во все окна, и Антонида Шашкина, разомлевшая от приближающейся весны и раскочегаренной плиты, уже на автомате плюхала половником тесто на сковороды, а уже готовые блины — толстые с кружевным рисунком, отправляла в большой таз, покрытый сложенным в несколько слоев банным полотенцем, дабы прели.
Первый блин пятидесятилетняя Антонида съела сама, целиком засунув огненный ком в рот, а все остальные скапливала для мужа, Ивана Шашкина. Вторая половина очень их уважала, да и, вообще, жрать Шашкин любил, хоть делал это всего лишь три раза в день, отчего злился на Антониду нечеловечески.
Парализованный ниже пояса, он лежал в маленькой комнате с тяжелыми шторами, что занавешивали окна от будней и праздников, и злился. Сквозь щель приоткрытой двери в его волосатые ноздри втекал божественный блинный запах, рот был полон слюны, а зубы скрежетали в ярости. Шашкин был уверен, что его супруга нарочно затягивает процесс подготовки кормления, дабы позлить мужа и довести того до голодного обморока. Да что говорить, не обморока, а смерти!
Не может простить, думал Шашкин об Антониде. Не может уняться в ней ревнивый пыл.
Голодный Иван потрогал низ живота. В руке чувствовался некий продолговатый предмет, сам же предмет руки не ощущал.
— Ы-ы-ы… — тихонько провыл парализованный.
Кроме этого «ы-ы-ы», Шашкин ничего не произносил уже много лет, хотя исправно обывательски мыслил.
История Ивана Шашкина была чрезвычайно проста и по-своему трагична. Уже будучи женатым на Антониде и, имея от нее приплодом мальчика и девочку, соответственно семи и восьми лет, он в годовщину славной победы Красной армии под Сталинградом прибыл на улицу имени этой самой Красной армии и, сокрытый ночью, полез по водосточной трубе к окну светловолосой Машеньки, родной сестры Антониды.
Источник
Осень не придет никогда
К нам осень не придёт
Уже долгое время прихожане Николо-Богоявленского собора замечали промеж многочисленной и весьма навязчивой нищей братии женщину, что сразу привлекала к себе внимание – и поведением, и видом, и манерой держать себя. Язык не поворачивался назвать её «попрошайкой».
Это была ещё не старая женщина, высокая, статная, с прямой спиной. Зимой и летом она одевалась в чёрное, на голове носила чёрный платок, так что сказать, какого цвета её волосы, было совершенно невозможно.
Даже в сильный холод или ливень, коими так богат петербургский климат, на ней нельзя было увидеть никакого тёплого одеяния, даже самого грубого потёртого армяка вроде тех, в которые кутались остальные нищие обоего пола. Летом она ходила босиком, зимой обувалась в грубые смазные мужские сапоги.
И в поведении она резко отличалась от других обитателей паперти: появлялась раным-рано, почти всё время проводила в молитвах перед иконами или просто преклонив колена на ступенях храма. Никогда не разражалась перед прихожанами плаксиво-монотонной скороговоркой, жалуясь на свою горькую судьбину. Не прикидывалась калекой, хворой, слепой. Её нельзя было найти вечерами в кабаке, в компании пьяных забулдыг и их опустившихся подруг. И когда прихожане вглядывались в её худое, суровое, бледное лицо с впалыми щеками, хранившее следы былой красоты, поневоле многие чувствовали к ней уважение.
Казалось, эта нищенка когда-то знавала лучшие времена, и ей пришлось пережить очень многое. Её усердие в молитвах, полное отсутствие жадности к подаяниям – она всегда брала ровно столько, сколько подавали – также возбуждали сочувствие и интерес.
Она, по-видимому, была бездомной. С некоторых пор повелось, что если у неё не было денег на ночлег, её приглашали переночевать прихожанки, жившие неподалёку. Она не отказывалась, благодарила поясным поклоном, крестила очередную благодетельницу, чуть слышно шептала молитвы.
Эта женщина никогда ни с кем не беседовала. Она, несомненно, вовсе не была немой. При этом любознательная матушка, супруга одного из иереев, пыталась было разговорить нищенку, но та упорно отмалчивалась. Однако, поскольку настырная матушка так и приступала с расспросами: мол, откуда? Чья? Давно ли в Петербурге? Какого звания? и тому подобное, нищенка знаками попросила клочок бумаги и карандаш. И удивлённая матушка прочла корявые, но совершенно грамотные строки: «Дала я обет молчания на долгое время – до тех пор, пока Господь не простит…»
– Как звать-то тебя, странница? – был очередной вопрос.
Женщина немного помедлила, точно затруднялась или вовсе не желала отвечать, но потом всё же написала:
«А Нюркой зовите, коли надобно».
Помимо сего рассказала Нюрка, что пришла в Петербург издалека, званием мещанка, мужа схоронила, никакой родни в Петербурге не имеет. Мол, после мужниной смерти решила богомолкой нищей по миру пойти, грехи свои и его отмаливать.
Словам на клочке бумаги все легко поверили – и Нюрку-молчальницу ещё больше полюбили и зауважали. Её просили молиться за болящих, путешествующих, за души покойных. Прихожане, видя её скудную и трезвую жизнь, которую она вела с таким суровым достоинством, верили, что Нюрка – юродивая ради Христа, что она добровольно взяла на себя подвиг молчания и непрестанной молитвы.
К тому же Нюрка-молчальница как-то сумела заставить остальных нищих уважать себя – а учитывая их нравы, это было и вовсе неслыханно.
Буквально в первый же день к ней подошла Мотька-Жаба, дородная бабища средних лет, что показывала сердобольным прихожанам кучу крошечных ребятишек (взятых «напрокат» в бедных многодетных семьях), и при этом мастерски симулировала паралич правой руки. Она умела виртуозно лить слёзы, рассказывая, как жестокий пьяница-муж отшиб ей руку, а потом и помер, оставив вдовой с малыми детками… В действительности же эта попрошайка отличалась богатырской силой, безжалостностью к своим маленьким «подопечным», и верховодила всеми никольскими нищими.
Новую соперницу она попыталась сразу «взять в оборот» и выгнать с паперти. К удивлению Мотьки-жабы, Нюрка-молчальница не только не стала перед ней заискивать, а лишь глянула на неё с бесконечным презрением и, не удостоив ни единым словом, прошла к храму, встала на колени и принялась молиться. На грубую брань и угрозы в свой адрес Нюрка не отвечала вовсе, а когда рассвирепевшая Мотька размахнулась и отвесила ей оплеуху, Нюрка не дрогнула, не всхлипнула, даже не охнула – только, не разжимая губ, скупо усмехнулась, подошла поближе к Мотьке и пристально глянула ей прямо в глаза…
И тут случилось странное: наглая, никого не боявшаяся бабища помертвела, словно увидела нечто ужасное перед собой, даже щёки её покрыла свинцовая бледность. Она захлебнулась криком, прижала руку ко рту, попятилась и села прямо на пол. Нюрка же спокойно отвернулась и направилась к иконе Николая Мирликийского – земные поклоны класть…
Мотька-жаба отползла на четвереньках, не сводя расширенных глаз с Нюркиной спины. Окружающие с недоумением наблюдали за этой сценой. Что это такое с Мотькой?! Та же подняла дрожащую руку, пытаясь перекреститься, и замычала что-то невнятное. К ней подошла подруга, Фёкла Рыжая – худая, чахоточная девка, и встряхнула Мотьку за плечи. Когда к грозной «хозяйке паперти», наконец, вернулся дар речи, она залепетала что-то невнятное. Фёкла разобрала лишь: «нечистый дух», «должно, ведьма», «как глянула на меня – так будто всю кровь разом высосала» – и тому подобную чепуху.
Остальные нищие уверились, что у Мотьки-жабы, никак, белая горячка: на месте смирной безобидной Нюрки-молчальницы какая-то нечисть ей померещилась! Не встретив поддержки от собутыльников, Мотька завопила, что гнать, камнями бить эту Нюрку нужно, что вовсе не человек она, а демон адовый.
Но никто на этот отчаянный призыв не отозвался… И тогда Мотькин временный дружок Венька, что промышлял, помимо нищенства, воровством и укрывательством краденого, лениво выговорил: «Да привиделась чепуха небось, брось ты эту блаженную, Матрена! Что тебе? Она и собирает-то меньше нас всех, всё молится да поклоны кладет – пусть её».
Вряд ли Венька всерьёз пожалел «блаженную»; но его жизненный опыт подсказывал, что такую, как эта Нюрка, можно избить до полусмерти, но с паперти упрямица не уйдет. А он не одобрял попусту расходуемого времени и усилий.
От Нюрки отстали. К тому же, остальные нищенки, ненавидевшие Мотьку, искренне порадовались, что хоть кто-то сумел ей противостоять.
Все, кто знали Нюрку-молчальницу, считали её совершенно одинокой. Однако в один из дней Великого поста к храму подъехала справная новая коляска, из которой легко выпрыгнула молодая, красивая, скромно одетая дама. Дама эта щедро раздала милостыню, затем вбежала внутрь собора, взволнованно оглядываясь, и… заметила стоящую на коленях Нюрку-молчальницу. Они бросились друг к другу, точно подхваченные ветром, но не обнялись; Нюрка схватила даму за руку и повела вон из церкви…
Они присели неподалёку на скамейку. Любознательные прихожанки, знавшие Нюрку-молчальницу, рассказывали потом, что молодая барыня была взволнована встречей до слёз. Она целовала Нюрке руки, называла маменькой, что-то рассказывала, взволнованно и быстро; Нюрка же всё это время молчала, и лишь на прощание перекрестила барыню, которая, по сходству черт лица, видно, и впрямь приходилась ей дочерью. А когда карета уже тронулась с места, Нюрка впервые разрыдалась прямо на улице, жадно глядя дочери вслед.
После этого случая все ещё больше уверились, что в жизни Нюрки-молчальницы, помимо смерти мужа, была ещё какая-то тайна.
Она стояла и смотрела, долго-долго: карета скрылась из глаз, поднятая ею пыль давным-давно улеглась. Наступил вечер, надо было подумать о ночлеге, но она всё стояла и стояла в странном оцепенении. Ей казалось, что всю эту историю она уже выкричала, выплакала, смирилась с ней; теперь осталось лишь идти своим путём. Она и ей подобные были виноваты перед людьми, хотя и не по своей воле. Она понесла наказание и, вероятно, будет нести его впредь. Надо лишь попытаться спастись, вымолить прощение, коли в этой жизни оно ещё возможно.
Источник
Осени не будет никогда
Скачать книгу (полная версия)
О книге «Осени не будет никогда»
Сюжет non-stop — главное качество романа. История запойного русского художника, знаменитого на Западе, совершенно неизвестного у себя на родине и понятия не имеющего о своей заокеанской славе, переплетается с историей советской спортсменки, без пяти минут олимпийской чемпионки, которую судьба превратила сперва в морильщицу крыс, а потом и в. крысу. Главных героев в романе выделить можно, но ни одного героя нельзя назвать второстепенным.
Липскерову удаются и головокружительные метаморфозы, позволяющие относить его творчество к магическому реализму, и грубые будни московской милиции, приближающие автора к натуральной школе, и тонкие эротические сцены, и лирические пассажи.
На нашем сайте вы можете скачать книгу «Осени не будет никогда» Липскеров Дмитрий Михайлович бесплатно и без регистрации в формате epub, fb2, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.
Мнение читателей
Спасибо за книгу Дмитрию, буду читать все, что он написал и будет писать, и уверена — каждая книга будет шедевром
Я не переставала надеяться, что сюжет сделает какую-то петлю, и я смогу найти что-то, что можно было бы в книге похвалить
Книга прекрасна, но есть один нюанс, прочитав ее вы не успокоитесь, пока не прочитаете все произведения Липскерова.
И одна красивая большеглазая девочка написала: Липскеров, «Осени не будет никогда», может быть
К тому, что после книг Липскерова у меня примерно такое же состояние, как в тот далекий летний день после удара бревна
Не надо нам такую реальность) Наверное, я слишком часто в своих отзывах употребляю фразы наподобие: «эта книга взорвала мой мозг»
«Осень не наступит никогда» — книга, балансирующая на грани полного бреда и несусветной чуши с одной стороны и вкусно-притягательного магического реализма с другой
Это вторая книга у него и не жалею о потраченном времени, мне понравилось
Хочу сразу предупредить всякого, читающего этот отзыв — не спешите прочитать книгу
Еще один момент, который меня заинтересовал — это содержащийся в книге намек на ее автобиографичность
Сначала хотела бросить не дочитав, но поняла, что из головы не идут персонажи, и что не успокоюсь, пока не узнаю, что же с ними случилось дальше — затягивает 🙂
Источник
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Осени не будет никогда
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
ОСЕНИ НЕ БУДЕТ НИКОГДА
Не успела лысая голова показаться из канализационного люка, как маленькая, скрученная в пружину антенка, прикрепленная к самому низу крыла рефрижератора с финскими номерами, будто бритвой отсекла с черепа большое белое ухо, протащила его десяток метров и, разогнувшись, запустила орган слуха в пространство. Шофер-финн, не заметивший сего казуса, продолжал жать на газ, обоими ушами слушал приемник и грустил от странной русской песни, в которой не понимал ни слова, лишь интонацию одну чувствовал – грустную и слезливую, отчего самому хотелось завыть и в прорубь с головой. Но в Москве зима стояла теплая, льда на реках не навелось, да и финну скорее нужно было попасть на базу, где предстояло выгрузить молочную продукцию фирмы «Валио». После разгрузки, запасшись пакетом со знаменитым плавленым сыром и бутылкой шампанского «Вдова Клико», он должен был прибыть на квартиру жены финского атташе по культуре, где предаться с ней тому, для чего рожден каждый человек…
Тем временем, отсеченное ухо по какой-то странной траектории влетело в форточку семейства Шашкиных и плюхнулось в кастрюлю с разведенным для блинов тестом. Был первый масленичный день, солнце било во все окна, и Антонида Шашкина, разомлевшая от приближающейся весны и раскочегаренной плиты, уже на автомате плюхала половником тесто на сковороды, а уже готовые блины – толстые с кружевным рисунком, отправляла в большой таз, покрытый сложенным в несколько слоев банным полотенцем, дабы прели.
Первый блин пятидесятилетняя Антонида съела сама, целиком засунув огненный ком в рот, а все остальные скапливала для мужа, Ивана Шашкина. Вторая половина очень их уважала, да и, вообще, жрать Шашкин любил, хоть делал это всего лишь три раза в день, отчего злился на Антониду нечеловечески.
Парализованный ниже пояса, он лежал в маленькой комнате с тяжелыми шторами, что занавешивали окна от будней и праздников, и злился. Сквозь щель приоткрытой двери в его волосатые ноздри втекал божественный блинный запах, рот был полон слюны, а зубы скрежетали в ярости. Шашкин был уверен, что его супруга нарочно затягивает процесс подготовки кормления, дабы позлить мужа и довести того до голодного обморока. Да что говорить, не обморока, а смерти!
Не может простить, думал Шашкин об Антониде. Не может уняться в ней ревнивый пыл.
Голодный Иван потрогал низ живота. В руке чувствовался некий продолговатый предмет, сам же предмет руки не ощущал.
– Ы-ы-ы… – тихонько провыл парализованный.
Кроме этого «ы-ы-ы», Шашкин ничего не произносил уже много лет, хотя исправно обывательски мыслил.
История Ивана Шашкина была чрезвычайно проста и по-своему трагична. Уже будучи женатым на Антониде и, имея от нее приплодом мальчика и девочку, соответственно семи и восьми лет, он в годовщину славной победы Красной армии под Сталинградом прибыл на улицу имени этой самой Красной армии и, сокрытый ночью, полез по водосточной трубе к окну светловолосой Машеньки, родной сестры Антониды. Зачем он полез по водосточной трубе, никому не известно, поскольку Машенька и так его пускала, через дверь, доверчиво даря свояку тепло своего молодого тела.
– Пьян, что ли, был? – допытывалась Антонида, забрав мужа из больницы.
– Ы-ы-ы… – отвечал Шашкин, отчетливо помня, что тогда и не пил вовсе, может, пара пива бултыхалась на дне желудка.
«Зачем?! – спрашивал он сам себя долгие годы. – В сорок лет, как обезьяна какая-нибудь. По молодости не лазил, а здесь и трезвый, и на Доске почета висящий».
«Ух!» – злился он до слез от беспомощности. И ладно бы труба не выдержала, так нет, металл даже не заскрипел, просто из окна шестого этажа, всего-то два до Машеньки оставалось, явилась из окна швабра и в лицо его принялась тыкать гнилой тряпкой. Шашкин до сих пор помнил запах этой грязной, не полощенной после кошек тряпки… Не от ударов, а от сего нестерпимого запаха сознание его помутилось, горло сковало спазмом удушья, руки в мгновение одно потеряли силу, и он мешком рухнул на асфальт…
С того дня жизнь Шашкина стала скучной, с постоянными мыслями о суициде. Но на смертоубийство собственного организма воли не хватало, а потому половина Шашкинского тела продолжала жить, и радостью ему лишь одно осталось – трехразовый прием пищи.
Через шесть лет после трагедии он, наконец, нашел ответ, отчего в ту ночь полез по трубе, и сказал его про себя громко: «А по широте душевной, Машеньке в подарок восхождение!»
Антонида давно уже простила мужа-изменщика, лишь за муки его единые, дети выросли и уехали кто куда, а она часто засиживалась вечерами у окна и думала о муже, как о сердечном, хоть и распутном существе.
«И язык ему какой-то студент-практикант криво пришил. Не говорит с тех пор страдалец!»
«Уж такая доля у русской женщины, – выводила Антонида, – всякого скота жалеть…»
А Машенька, ее младшенькая сестричка, после того случая быстро засохла, всего за два годика, и схоронили ее на казенные деньги, так как Антонида, тогда еще надеявшаяся на выздоровление мужа, свезла Шашкина в Коктебель к татарину-колдуну и посему находилась далеко от сестриной смерти. Вот почему на казенные… При воспоминаниях о Машеньке почему-то не слезилось…
Прислушиваясь к шипению блинов на сковородах, Шашкин аж в бешенство приходил – до бледности губ. Он и сам толком не понимал, на кого и на что ярость у него такая. Казалось, за столько лет можно было смириться со своим состоянием! Другие даже в Олимпийских играх участвуют, или хотя бы в домино во дворе бряцают, а ему скучны все эти игрища. Нет интереса. Неинтересно. «Депрессия!» – объяснял.
Но замечал иногда, что какой-то интерес в нем проявляется, когда Антонида близко к его фигуре подходит. Температура тела даже повышалась. Раз он даже запустил юркую руку ей под халат, обнаружив под ним еще крепкие ляжки, а между ними царствие небесное во всей его влаге сладкой, словно в манне. Задрожал он тогда всем телом, ощутил критическую температуру органов, воспрял было со своего кресла- каталки, но засушенные до воблы ноги его подломились, мгновение Шашкин пытался балансировать, но уже понимал, что падает на пол, ухватился влажными пальцами за женин халат, ткань треснула, поползла по швам, чем смягчила падение калеки… Иван лежал на холодных досках и плакал. Проливал слезы, наверное, оттого, что понимал – никогда ему не попасть в царствие небесное правильным путем. А через месяц жена
Источник
